— Значит, все неплохо, — поняла Анжела.
— Плохо, — проговорила Елена. И замолчала, глядя в стол.
Анжела открыла духовку и проверила мясо длинной вилкой.
— Я хочу, чтобы он радовался мне каждый день, говорил: «Ты лучше всех, ты — единственная…»
«Ну точно Анна Каренина», — думала Анжела, выключая духовку.
Хозяин не любил пересушенное мясо.
В доме часто собирались гости.
Приходилось готовить, накрывать на стол. Анжела крутилась как веретено.
Гости съедали все в одночасье. Разоряли стол как вандалы.
На Анжелу не обращали внимания, как будто она не человек, а предмет. Швабра в углу.
Лена тоже преображалась. Становилась царственной, недоступной. И было невозможно себе представить, что она снисходит до прислуги и даже беседует с ней на личные темы.
Анжелу это задевало, но не слишком. Она-то знала все свои преимущества. У нее все впереди, а у этих — на середине, если не дальше.
В торжественных случаях вызывали пиротехников, и они зажигали в небе диковинные букеты. А однажды написали на полнеба: НИКОЛАЙ. Это был его день рождения.
Ракетницы бабахали, в небе светилось его имя, а сам Николай уходил на заднее крыльцо и что-то писал в блокноте.
— А почему вы не с гостями? — спросила Анжела.
— А мне не интересно, — просто сказал Николай. Подумал и добавил: — Я на другое заточен.
Он был заточен на работу и получал ее в любых количествах.
Лена была заточена на любовь, но не получала желаемого. И этот душевный голод мучил ее, как голод физический.
А на что заточена Анжела? На счастье. И она шла к нему — не любым путем, а только прямым и праведным.
Николай сидел на крыльце, спина колесом. Что-то писал, глядел перед собой и снова писал.
Анжела думала, что жизнь богатых состоит из тусовок, развлечений и романов. А она состоит из труда, из труда и еще раз из труда. С утра до позднего вечера. Короткий перерыв на сон — и опять колесо закрутилось. Николай так жил, и ему это нравилось. Задумал — осуществил. Жизнь — спектакль, а он сам себе режиссер.
Стало смеркаться. Николай зажег фонарик. Светил на странички. Потом поднял голову и спросил:
— Ты чего стоишь?
— Отдыхаю, — сказала Анжела. — Дышу.
— Я тебе нравлюсь?
— В каком смысле? — не поняла Анжела.
— Как мужчина.
— Нет.
— Почему?
— Вы — чужой муж.
— И что?
— Я чужого не беру.
— Все берут, а ты не берешь?
— Не все берут, — возразила Анжела.
— Просто я старый для тебя.
— Я этого не говорила. Это вы сказали.
— А ты хитрая… — сказал Николай.
Последнюю фразу он проговорил, стоя вплотную к Анжеле.
— У тебя волосы дымом пахнут, — отметил Николай.
— Шашлыком, — уточнила Анжела.
Жасминовый куст низко свисал над головой. Николай поцеловал ее в губы. Губы оказались жесткие, как у Алешки Селиванова.
Анжела стояла и пережидала поцелуй. Нельзя сказать, чтобы она ничего не чувствовала. Еще как чувствовала.
Среди деревьев возникла Елена.
Увидела целующихся. Постояла. И ушла.
Было очень глупо себя обнаружить. Тогда пришлось бы устраивать скандал с битьем посуды. А так — можно продолжать праздник, пить и напиваться, наполнять себя алкоголем от пяток до бровей.
После перестройки стало модно обращаться к психоаналитикам. Как в Америке.
Николай стеснялся открыться незнакомому человеку. Это все равно, что стоять без штанов. Он исповедовался Раисе — жене своего лучшего друга Георгия. Раиса была старше мука на шесть лет. Сначала это было незаметно, но потом вылезло.
Раиса — мудрая, терпеливая, щедрая. Она готова была отдать людям все, что у нее было: время, опыт, душу, — буквально перетекала в собеседника. Николай догадывался: будь она молодой и прекрасной, ей не понадобились бы все эти крючки: мудрость, щедрость. Но поскольку не было основного — ТЕЛА, приходилось пускать в дело ДУШУ. Все очень просто.
Раиса разговаривала гундосым голосом, как будто зажала нос бельевой прищепкой.
— Это кризис, — гундосила Раиса. — Ты должен его переждать. Переболеть.
— А потом что? — спрашивал Николай.
— А потом все уляжется. Ты будешь рад, что сохранил семью. И будешь благодарен Лене за терпение, за то, что у нее хватило сил все это пережить. У вас откроется второе дыхание.
— Ты хочешь сказать, что я постарею? Постарею и смирюсь с неизбежностью. Так?
— Не совсем. Ваша ранняя любовь с Леной уйдет на глубину, опустится в культурный слой. На смену придет другая любовь. Любовь-дружба.
— Зачем мне дружба? Я с Георгием дружу. Мне нужна страсть.
— Страсть покупается, — заметила Раиса.
— Я не хочу продажной любви. Мне нужно обновление. Я хочу, как Иван-дурак, окунуться в трех котлах и выйти Иваном-царевичем.
— Твои котлы будут с дерьмом. Хочешь поплавать в дерьме — твое дело.
Рекомендации Раисы Николая не устраивали. Ему порекомендовали крутого психоаналитика. Это была женщина вне возраста, в очках и в шерстяном жилете. Тощая, жесткая, как эсерка Мария Спиридонова. Брала мало денег, и это наводило на мысль, что она хороший врач. Николай заметил, что современная медицина скурвилась. Врачи смотрят сначала в руки, а уж потом на больного.
Эсерка — другое дело. Деньги ее не интересовали. Главное — идея. Николай подозревал, что она сама с приветом и ей самой нужен врач.
— Сбросить все! — требовала эсерка. — Всю прошлую жизнь сбросить, как старую кожу.
— А как же жена, дети? — тихо пугался Николай.
— Ваша жена только выиграет. Зачем ей лететь на падающем самолете? Надо сбросить балласт. Надо катапультироваться, в конце концов. Пусть она получит определенность. Бросит пить. Причешется, в конце концов.
— А дети? Я люблю своих детей.
— Вы — эгоист. Для эгоиста дети — это часть его самого. Вы любите детей как часть себя. Это нормально.
Эсерка говорила то, что Николай хотел слышать. Он хотел какого-то выхода из своей глубинной тоски. Но ее слова пугали.
