Марго буквально утопала в цветах. Лежала спокойная, седая и красивая. Ее знали и любили. И прощались не с телом, а именно с Марго — талантливой и недооцененной.
Вера — в черной накидке из вологодских кружев — сама скорбь. Она искренне скорбела, но и благодарила судьбу. Марго правильно сделала, что умерла. Марго все и всегда делала правильно.
Вера стояла у гроба, потом куда-то отходила и снова возвращалась. На ней была куча обязательств: транспорт, кладбище, поминки.
Александр не верил, что Марго больше нет. Он, конечно, видел гроб и мертвое лицо, но не осознавал, что это — правда. Потому что, если поверить, надо немедленно взвыть и застрелиться.
Второй режиссер Алик Пахомов со страхом поглядывал на Александра. Он боялся, что Александр взвоет и застрелится у всех на глазах.
Александр встретился глазами с Аликом и неожиданно подмигнул ему. Алик удивился. Мастер нуждался в поддержке, а он сам поддерживает соратников. Снимает пафос трагизма. Алик отошел в сторону и позвонил сценаристке Лене.
— Как он? — спросила Лена.
— Он мне подмигнул, — ответил Алик.
— Понятно… — отозвалась Лена.
Она понимала не только в его фильмах, но и в нем самом.
Лена на похороны не пришла. Марго — это территория Веры, и она не хотела мешать.
Иван на похороны бабушки не приехал. Станция «Зима» — не ближний свет. Вера не настаивала. Марго все равно нет. А то, что в гробу, — это не Марго. Пусть запомнит бабушку живой.
Поздно ночью, после поминок, Александр приехал к дому Лены.
Лена не села в машину. Они стояли под звездами.
— Меня мучают две вещи, — говорил Александр. — Первое: испытывала ли она предсмертные муки? Было ли ей больно? И второе: было ли ей страшно? Боль и страх. Я все время думаю: вдруг ее охватил смертный ужас, она стала искать меня глазами, а вокруг больничные стены, все чужое. Зачем я ушел на это чертово озвучание? Как будто на другой день нельзя озвучить. Или вообще не озвучивать. Будь проклято это кино.
Лена молчала. Потом сказала:
— С тобой жить нельзя. И умереть нельзя.
Александр рассчитывал, что Лена его утешит. Найдет какие-то слова. Все-таки писатель. Слов много знает. Но Лена почему-то не захотела утешить. Сказала злую правду. Кому она нужна в такие минуты…
Время шло. Дни наматывались один на другой, как клубок ниток. Александру не становилось легче. Наоборот. Тоска по Марго усиливалась. Становилась непереносимой.
— Сунь руку в огонь, — советовала Вера. — Физическая боль перебьет душевную.
Этот рецепт Вера вычитала в романе у Маркеса «Сто лет одиночества».
Александр вначале не обратил внимания на дурацкий совет своей жены. Потом поразмыслил: зачем жечь руку, когда можно сделать необходимую операцию.
Александру давно советовали вырезать желчный пузырь, забитый камнями. Александр все не мог найти время для операции, да и что за удовольствие: ложиться под нож. А сейчас — самое время под нож. Страх перед операцией, сама операция, наркоз, швы — все это оттянет его от боли душевной. Он будет бороться, выживать и выздоравливать. Выплывать в другие воды.
Александр лег в больницу. В больнице ему понравилось.
Врач — волосатый еврей в расцвете сил, производил убедительное впечатление. Он успокаивал: операция не сложная, все равно что удаление аппендицита. Быстро, не больно и не опасно.
Вокруг порхали медсестры. Самая ловкая — Танька по фамилии Дабижа. Фамилия похожа на имя.
Однажды во время дежурства Танька спросила:
— Хотите мои зубы посмотреть?
— Зачем? — удивился Александр.
— Ни одной пломбы…
Не дождавшись согласия, Танька широко разинула рот. Зубы были действительно один к одному, новенькие, как из магазина, безукоризненно белые и чистые. Александр подумал невольно, что Танька вся такая — новенькая, промытая молодостью. В животе стало горячо. Ему остро захотелось ухватить Таньку и затолкать под одеяло. Но на завтра была назначена операция. Это остановило. Александр не боялся операции. В операционную пошел легко, как за сигаретами. И очень удивился, когда, отойдя от наркоза, погрузился в боль и в тошнотворное состояние. Из живота торчали трубки.
Александр спросил врача:
— Почему так больно?
— А что же вы хотели? — ответил врач. — Полостная операция, вмешательство в печень…
«Обещали одно. На деле вышло другое, — подумал Александр. — Везде обман и лохотрон».
— Терпите, — сказал врач. — Вы же мужчина…
Танька делала уколы — обезболивающие со снотворным. Александр засыпал, но и во сне ему было больно и тошнотворно.
Через несколько дней Александра отвезли в перевязочную и вытащили из живота трубки. Желчь должна была пойти по своим естественным протокам и участвовать в пищеварении. Но желчь пошла в брюшную полость. Редкое осложнение, которое называется желчный перитонит.
Чего боялись, то случилось. Пришлось делать повторную операцию. Заново разрезать, промывать и по новой вставлять резиновые трубки.
Врач матерился. Он знал, что ему за этого больного надерут задницу, намылят шею, и хорошо, если не снимут с работы.
Врач третий час работал над распростертым телом Александра: промывал, промокал, обрабатывал нужными растворами.
Лицо Александра разгладилось. Он умер.
…Александр ехал на поезде и смотрел в окно. Поезд углубился в тоннель, продолбленный в горе. В конце тоннеля — слепящий свет. Свет приближался. И тут появилась Марго — не прежняя, молодая и красивая, а последняя — старая и больная. Она увидела Александра и вскинула руку. Отмахнулась. Ее жест значил: «Нет, нет, ни за что…» Поезд затормозил. Остановился. Потом медленно двинулся в обратную сторону. Выплыл из тоннеля.
Александр открыл глаза. Над ним висело лицо Таньки Дабижи. А в отдалении маячило лицо второго режиссера Алика Пахомова. Алик шевелил губами, и Александр по губам понял, что Алик матерится. Волнуется.
Александр слабо улыбнулся и едва заметно подмигнул. Алик замер на полуслове.
Александр вернулся с того света и снял пафос трагедии. Александр не любил, когда «слишком». Все должно быть в меру, ибо мера — это и есть талант.
Лена ходила по Франкфурту, Гамбургу и Кельну.
Шел восемьдесят шестой год. У немцев был большой интерес к России, ко всему русскому, в том числе и к литературе. Приглашали, платили, гуляй — не хочу. Потом интерес к русским иссякнет, но это потом.
В каждом городе были свои достопримечательности, но Лену интересовали только магазины. Лена до сорока лет одевалась во что ни попадя — в то, что удавалось перекупить у спекулянтки. Доставался дешевый хлам, пропущенный через третьи руки. И вдруг — сказка венского леса. Вокруг — сады Семирамиды, и денег хватает на все. Лена решила одеться с ног до головы. Она выскочила, как из голодного края. Наша страна и была голодным краем, а каким же еще…
Лена купила себе каждодневное, выходное, спортивное — на десять лет вперед. Купила своей дочке — на пять лет вперед. Бабе Поле — до конца дней и в гроб. Сергею — с ног до головы. Кто же ему еще купит.
Сережины родители впали в бедность, жили на одну только пенсию, вернее, на две пенсии, но это — кошкины слезы. Государство разорило всех и каждого. Заказное банкротство. Лена купила и родителям. Маме Сергея она приобрела модную кофточку, расшитую бисером. Свекровь — вечная женщина, и ее
