Вернувшись в санаторий, Ксена долго сидела на балконе своей комнаты, пыталась читать, но содержание прочитанного сразу забывалось, ничто не привлекало ее внимания. Тогда она пошла на ванны.
Лежа неподвижно в воде, наблюдала за кругами, которые, как от паучков, расходились к периферии. Тугие пузырьки непрестанно прокладывали воду со дна и, поднявшись к поверхности, лопались. Порой вместо концентрических кругов, как их изображают художники, рисуя ту радиостанции, появлялись спирали, тонкие, словно граммофонных пластинках. Были и кометообразные, с крутым разворотом. Игрушечные волны набегали к круги, приятно щекоча.
Ксена смотрит на красный, синий и зеленый вентили, на часы, которые с тихим шелестом просыпают песочек через поясок, перетягивающий запаянную пробирку, смотрит на свое тело, розовое, в алмазах нарзана. Немного стыдно и приятно. Хочется подремать.
Веки отяжелели, смежились.
Но в дверь стучат. Входит няня.
Ксена встает. На воде десятки стружечных завитушек. Скользкое от пузырьков тело приятно вытереть мохнатой процедуркой. Бодрая, сильная, она идет в зал, ложится на топчан.
На полу в больших кадках — цветы. И на подоконниках — в вазонах. Резиновые листья фикуса чуть лоснятся от света, процеженного сквозь занавеси.
В зале отдыхают мужчины и женщины. Ксена поворачивается на бок. И прикрывает ноги голубой шерстяной кофточкой. Туфли ее стоят под топчаном.
Пять-десять-пятнадцать минут пролетают незаметно. Одни читают, хотя сестры ворчат. Другие мирно дремлют. Кое-кто похрапывает…
Дума? Тревога? Нет. Ничего. Может быть, лишь глубоко, где-то там укрывшаяся печаль.
Она любит зиму, любит, когда падает снег. Хочет, чтоб он падал еще и еще, гуще, мохнатыми хлопьями, — так нравится ей снегопад. В Киеве, правда, снегопады стали редки. Это скорее воспоминания детства. В канун Нового года и в первые дни января обычно в Киеве идут дожди… И с Деда Мороза течет краска..
Человек не может жить без друга. И хочется, чтоб этот друг, один-единственный умеющий понимать, чувствовать одинаково, был рядом, любовался притемненным светом фонарей, снежной метелью в воздухе, пронизанном электрическими лучами.
Почему вспомнила зиму весной? Просто думала о прекрасном. И есть люди, чувствующие одинаково с ней природу.
Что ж, пусть эти люди чувствуют природу где-то там, далеко…
В «тихий час» она была за кулисами. Сергей Фомич — чуть бледен. Она села сбоку, шагах в четырех от рояля.
Он сыграл обещанные три ноктюрна, внутренне близкие друг другу, и больше играть не пожелал. Был он сегодня не в том настроении, которое призывает музыканта играть еще и еще.
Лист — любимый его композитор?
Нет. Он любит немногое у Листа. Но эти вещи, да еще «Сонет Петрарки» считает лучшими, близкими себе.
Не сыграет ли он «Сонет Петрарки»?
Попробует, хотя давно не играл. Вероятно, позабыл.
Но он не позабыл… Музыка воскресала сама собой, — у Сергея Фомича были волшебные пальцы! — и Ксена с мучительной обостренностью чувств погружалась в мир, где у нее перехватывало дыхание. Еще немного — и она задохнулась бы.
И она — пусть невежливо, бестактно, — ушла, почти убежала со сцены.
Он ни единым жестом не попытался удержать ее.
После ужина Сергей Фомич встретил ее на дорожке. к нему вернулась прежняя оживленность, свобода в обращении, а Ксена была сама не своя.
В угасающем мареве таяли, будто ледок весной, облака.
Потом зажглись фонари в молочных абажурах. Шары казались белыми смородинками на тонких узловатых плодоножках. На дне ближайшего шара лежал кружок чернен пыли; туча мошкары билась о его стенки.
Показалась бледная маленькая луна — старинная серебряная монетка со стертым краем. Они шли по улице.
Ксена сказала, что солнце создано для веселых, счастливых людей, грустящей душе ближе луна. Он промолчал.
Она заметила — о, это только скромные ее наблюдения. — что артисты-комики очень скучные в быту люди. Трагики же — веселые в жизни ребята. Почему это? Как можно веселому, жизнерадостному играть правдиво трагедийную роль? Как можно вообще быть не самим собой?
Вопрос имел дальний прицел, Сергей Фомич это отлично понял.
Искусство перевоплощения.
Нет, это ей не доступно. Она может быть лишь собой. А он?
Он — тоже. Но в руках человека — огромная сила, способная обуздать что угодно.
Начал накрапывать дождик. Множество бликов от фонарей, от освещенных окон засияло на асфальте. И это на краях улицы, а середина чернела, будто река ночью. Не пора ли домой?
Из-за дождика? — В ее голосе скользнула усмешка.
Хотя бы…
Да, с дождиком войдет в ее жизнь Кисловодск. Она о чем-нибудь сожалеет?
Нет. У нее может быть грусть, может быть тоска, но не сожаление.
Знала ли она в своей крохотной жизни успехи? Удачи? Он имеет в виду — удачи творческие? Увенчавшиеся успехом поиски?
Она еще в этом смысле не начинала жить. Он хотел бы, чтобы она запомнила одну мысль, к которой он пришел через отрицание и сомнения. Что за мысль?
В своих удачах мы видим только свое умение. А в своих неудачах — ошибки других или происки врагов, сию, относится не только к большим делам, но малым.
Она постарается запомнить. Что ещё он завещает?
Ирония?
Нет… Маленькая жизнь тоже научила ее кое-чему. Например?
Не слишком распахиваться…
Когда-то в юные годы он поменял сердце на жаворонка…
Да, она помнит. Он даже готовился стать музыкантом…
Готовился!
Потом хотел вернуть свое обыкновенное, простое сердце, но — так и не удалось. И это причиняет боль… Все хорошо в свое время. И ему не нужен жаворонок… Только — простое, человеческое сердце.
Туманно…
Возможно! Впрочем, туман тоже может быть благодатным!
Разве она не поймет, если он скажет яснее?
Поймет. Поэтому говорить не надо.
Но ведь он утверждал, что нет мечты вне нашего измерения?
Утверждал. Но за достигнутой мечтой рождается другая! Так каждый новый костюм, который мы заказываем, кажется нам, будет лучше того, в котором мы пришли к портному. Грубо? Слишком предметно?
Ничего, пусть говорит. Она, конечно, далеко не со всем согласна. У нее — свой мирок, свой крохотный опыт. Он приоткрыл краешек занавеса в мир размышлений. И в то же время — в мир большого действия. Спасибо за это! Ей казалось, что в жизни — больше ясного, нежели непонятного.
Из самого хорошего портсигара не сделаешь даже плохого чубука!
Как сие понять?
В нем что-то прорвалось. Изменился голос. И глаза стали еще более живыми.
