приходящая после месяца другого непрерывного действия чувства на голову. Это смешно, сказала она, когда любовь, больше похожая на маниакальное преследование образа другого человека, вдруг переходит в нечто совершенно противоположное. Тогда от этого образа хочется спрятать и глаза, и уши, а главное мозг. Душа в такие моменты у нее почему-то оставалась цела. А я подумал лишь, что все это очень грустно — если слишком хочется любить, то результат почти всегда провальный. Со мною такое случалось не раз, потому я понял ее и не стал винить в черствости. Ведь она ищет, просто ищет, быть может, не там, но кто покажет ей дорогу? Она сама должна прощупать ее, и я тоже. А сейчас мы просто набиваем руку, или ногу.
Про те два раза она много не говорила. Сказала только, что произошли они в той песочной деревне, куда теперь не было повода возвратиться. Потом, через несколько минут пустой болтовни, она внезапно произнесла: «Думаешь, я о чем-нибудь жалею? Странно, но хоть есть о чем, мне это и в голову не приходит. Может, еще придет, посмотрим…»
Ира совсем недавно окончила педуниверситет, получила диплом и использовала его по назначению — преподовала в языковой школе английский, иногда давала частные уроки. И ей это нравилось. Я не поверил бы, если б не видел ее глаз, когда она говорила об этом. Быть учителем — по-моему, жуткое предназначение. Но тем, кто находит в этом себя, я отдаю должное. Это трудно, неимоверно трудно, а она справляется.
Мы говорили долго, почти весь вечер, точнее, она говорила — я слушал. Никогда не думал, что слушать так приятно. Она спрашивала меня о чем-то, уж и не припомню о чем, но я отвечал быстро, лишь для того, чтоб она вновь заговорила. И она говорила, говорила… всегда интересно, всегда с улыбкой, вставляя странные словечки, подчеркивая странные моменты, утаскивая меня в собственную память, где было много всего. И вряд ли она рассказала и каплю того, что могла. Вечер закончился, и я оставил ее. Но оставил для того, чтобы снова придти.
Она любит пить воду. В пустом кабинете и смотря в пустоту, я улыбался как придурошный. Может, именно от этой любви к жидкости, у нее чуть заплывшие глаза… какая, впрочем, разница. Ее глаза прекрасны и непохожи ни на чьи больше. Теперь я понимаю это.
Половина дня прошла серым, и где-то к трем начало белеть. Опять снег занес крыши и тротуары — люди шли по ним. Черные мокрые следы поспевали за ними, едва те отрывали ноги. Я сидел на подоконнике, грел ноги о батарею, а руки — о стакан с черным жженым кофе. Смотрел вниз. И чувствовал — асфальтовая сила притяжения существует. Я знал, что ни за что не спрыгну, а потому смотреть вниз было ужасно приятно… Будто я победил.
Но я проиграл или начинал только проигрывать. Был уже почти вечер, а я и строчки не черкнул. Все, что успел сделать за день — познакомиться с симпатичной девушкой Катей, имевшей рабочее место напротив моего, и развести кружек пять дармового дешевого кофе без сахара. Катя сбежала куда-то после двадцати минут пребывания в офисе, улыбнувшись мне за все время пару раз, показав мне место, где хранится кофе, сказав мне, чтоб не ходил сегодня к Корпевскому, так как его нет и не будет. Так что первый день я провел одиноко и бесполезно, ползая мыслями во всем вчерашнем, позавчерашнем, позапозавчерашнем… и только за час до кончины рабочего времени меня снова посетила Катя. С розовыми щеками и деловым выражением лица она шагнула в темный кабинет и нажала на выключатель возле двери. Зажегся свет, а я зажмурился.
— Ты весь день просидел в офисе?
— Да, причем, в темноте… — я улыбнулся, пытаясь не зевнуть, а Катя как-то неприятно строго взглянула на меня.
— Это плохо. Нужно выходить в народ, чтоб писать… О чем ты будешь писать, если целый день сидишь в офисе? Хорошо, что Корпевского нет, а то он прочитал бы тебе такую лекцию, на полтора часа…
— Я решил сегодня просто осмотреться, попривыкнуть, так сказать…
— Тебе нужно статью написать, а то Корпевский вышвырнет тебя, и даже не пожалеет. Он уже сотню таких набирал, потом выкидывал… так что не тяни.
Катя замолчала, скинула куртку и, не садясь в кресло, включила компьютер. Тот загудел и начал собираться с мыслями, она развела крепкий кофе и, глотнув пару раз, присела на краешек кресла, спиной ко мне. Потом зажегся монитор, и она нырнула в почту. Пока то или иное письмо загружалось, Катя разглядывала потолок или стены, обнимая ладонями теплую кружку. А мне так и хотелось показать ей язык. Хорошо, что сидела она спиной, и в то время, когда я все же сделал это, она ничего не почувствовала и не повернулась. Я тоже решил абстрагироваться — принялся поочередно открывать и закрывать все подряд документы, висящие на экране, ничего в них не понимая и стараясь не задерживать в памяти. В голове вдруг мелькнуло — а может, стереть их всех к чертовой матери?.. Мне-то они совершенно без надобности. Но нет, сделать этого я не посмел и не посмею никогда. Почему? Я настолько хорошо знаю причину, что ее невозможно объяснить простыми словами.
— А Минаева тут не было? — проговорил я отчетливо, и Катя резко повернула голову.
— А кто это?
— Следователь.
— А, который ведет дело Скворцова… — пробурчала она и снова уставилось в монитор. — Он был здесь, по-моему. Наверное, меня не было, когда он приходил.
— Не знаешь, он тут шарился?
— Конечно. Нет, наверняка я не знаю, но уверена, что в компьютере он лазил, — насмешливо проговорила она.
— Почему ты уверена?
— Андрей, — сказала она как-то снисходительно и посмотрела мне прямо в глаза, — это криминальный отдел, мы тут об убийствах пишем. Лично я — почти пять лет.
— Это срок, — я улыбнулся. — Наверное, мне столько не продержаться.
— Не продержишься и месяца, если будешь сидеть на месте.
— Я бы пошел, но куда? В голову ничего не идет… О чем писать? О Скворцове написал — неинтересно.
— Кто тебе сказал?
— Корпевский.
— Ну, он многое говорит, больше его слушай… Мне сказали, что твою статью в следующем номере напечатают.
— Серьезно? — я почему-то ни капли не обрадовался.
— Ладно… — Катя присела на край стола, так, чтобы видеть меня, не поворачивая головы. — Придется мне тебе помочь.
— Учить меня будешь? — беззлобно съехидничал я.
— Нет, мне за это никто не платит. Помогу информацией, только ты будешь мне должен.
— Хорошо, без вопросов.
— В общем, такая ерунда… Откуда узнала, не скажу. Сам понимаешь, тут мы не товарищи. Ну, дело такое, в одном агентстве директора убили. В тот же день, что и нашего Скворцова, только еще раньше утром…
— Что за агентство? — перебил я.
— Какое-то страховое, название записала, а так не помню. Кажется, «Бюро страхования». Тебе как раз — после первой сразу вторую напишешь. Уже серия получается. Главное, что убили его тоже как-то странно, по-моему, его тоже в туалете нашли, или рядом…
— А сама почему не напишешь?
— У меня и так дел много, боюсь, не успею.
Она говорила еще что-то, а я видел только пуговицу на ее кофте: большая и деревянная, она когда- то была окрашена в фиолетовый цвет, в тон шерсти, а теперь с краю краска стерлась, выпустив наружу естественную кожу… Быть может, у пуговиц тоже есть кожа. Не знаю. Только отчего-то мне непременно хотелось схватить эту пуговицу и, вооружившись керосином, отдраить как следует. На ее чистую поверхность вырывались язычки и колечки древесного узора, завлекая мой взор под тонкий и прилипчивый
