— Проклятие! — вскричал дон Гарсия. — Ведь ваше имя вырезано на эфесе!
В это мгновение они увидели, что из ближайших домов выходят люди с факелами и собираются вокруг умирающего. С другого конца улицы туда же спешил отряд вооруженных людей. Очевидно, это был патруль, привлеченный криками музыкантов и шумом побоища.
Дон Гарсия, надвинув на глаза шляпу и закрыв плащом лицо, чтобы его не узнали, ринулся, пренебрегая опасностью, в самую гущу собравшейся толпы, надеясь разыскать шпагу, которая, несомненно, выдала бы виновников. Дон Хуан видел, как он наносил удары во все стороны, гася факелы и опрокидывая все, что ему встречалось на пути. Вскоре он показался опять, несясь во весь опор и держа в обеих руках по шпаге; весь патруль гнался за ним.
— О дон Гарсия, — воскликнул дон Хуан, схватив протянутую ему шпагу, — как я вас должен благодарить!
— Бежим! Бежим! — крикнул дон Гарсия. — Следуйте за мной, и если почувствуете одного из этих негодяев за своей спиной, кольните его так же удачно, как это вы только что сделали.
И тут они оба помчались с такой быстротой, на какую только были способны их ноги, гонимые страхом перед сеньором коррехидором, который, по слухам, был еще суровее со студентами, нежели с ворами.
Дон Гарсия, знавший Саламанку, как «Deus det»[24], проворно сворачивал в боковые улицы и ускользал в узкие переулки, между тем как его менее опытный спутник с трудом за ним поспевал. Они уже начали выбиваться из сил, когда за поворотом одной из улиц наткнулись на толпу студентов, гулявших с пением под аккомпанемент гитары. Как только эти гуляки заметили, что за двумя их товарищами гонится стража, они немедленно вооружились камнями, палками и всякими иными орудиями борьбы. Стражники, запыхавшись от бега, не сочли уместным затевать бой. Они благоразумно удалились, и оба виновника происшествия зашли передохнуть на минутку в ближайшую церковь.
У входа в нее дон Хуан попытался вложить в ножны свою шпагу, ибо он считал неприличным и не подобающим доброму христианину вступать в дом божий с обнаженным мечом в руках. Однако ножны туго поддавались, и клинок входил в них с трудом; словом, он убедился, что это не его шпага. Очевидно, дон Гарсия схватил в суматохе первую попавшуюся шпагу, валявшуюся на земле и принадлежавшую убитому или кому-нибудь из его спутников. Дело принимало плохой оборот, и дон Хуан тотчас же сообщил об этом своему другу, на советы которого он уже привык полагаться.
Дон Гарсия нахмурил брови, закусил губу и принялся крутить поля своей шляпы, прохаживаясь взад и вперед, в то время как дон Хуан, пораженный своим неприятным открытием, терзался страхом и муками совести. После раздумья, длившегося с четверть часа, дон Гарсия, выказавший свою деликатность тем, что ни разу не сказал: «Как это вы могли выронить шпагу?» — взял дона Хуана под руку и заявил:
— Идемте, я сейчас улажу это дело.
В эту минуту какой-то священник выходил из ризницы, собираясь покинуть церковь. Дон Гарсия остановил его.
— Простите, я, кажется, имею честь говорить с ученым лиценциатом [25] Гомесом? — спросил он с глубоким поклоном.
— Я еще не лиценциат, — ответил священник, явно польщенный тем, что его приняли за лиценциата. — Меня зовут Мануэль Тордойя, и я весь к вашим услугам.
— Святой отец! — сказал Дон Гарсия. — Вы как раз то лицо, с которым мне нужно поговорить. Дело касается вопроса совести, а вы, если слухи меня не обманули, автор знаменитого трактата «De casibus conscientiae»[26], наделавшего так много шума в Мадриде.
Священник, поддавшись греху тщеславия, пробормотал в ответ, что хотя он не является автором названной книги (говоря по правде, никогда не существовавшей), но он много занимался этими вопросами.
Дон Гарсия, не без причины слушавший его одним ухом, продолжал:
— Святой отец! Вот вкратце дело, о котором я хотел с вами посоветоваться. К одному моему приятелю не дальше как сегодня, лишь час тому назад, обратился на улице какой-то человек. «Кавальеро! — сказал он ему. — Я должен сейчас драться в двух шагах отсюда; у моего противника шпага длиннее моей. Не будете ли вы добры одолжить мне вашу, чтобы наше оружие было равным?» Мой приятель обменялся с ним шпагами. Некоторое время он ждет на углу улицы, пока те покончат свое дело. Не слыша более звона шпаг, он подходит — и что же видит? На земле лежит убитый человек, пронзенный той самой шпагой, которую он только что дал незнакомцу. С этой минуты он в отчаянии корит себя за свою любезность, страшась, не совершил ли он смертного греха. Я пытался его успокоить. По-моему, его грех простителен, так как, если бы он не дал своей шпаги, он был бы причиной того, что противники сразились бы неравным оружием. Что вы скажете, отец мой? Разделяете ли вы мое мнение?
Священник, бывший новичком в казуистике, насторожил уши при этом рассказе и стал тереть лоб, как человек, приискивающий цитату. Дон Хуан, плохо понимавший, куда клонит дон Гарсия, боялся вставить словечко из страха испортить дело.
— Видно, случай очень трудный, святой отец, — продолжал дон Гарсия, — раз такой ученый человек, как вы, колеблется, как его разрешить. Если вы позволите, завтра мы к вам зайдем, чтобы узнать ваше суждение, а пока я вас очень прошу отслужить — или поручить это сделать кому-нибудь другому — несколько месс за упокой души убитого.
С этими словами он сунул священнику в руку два или три дуката, окончательно расположивших его в пользу юношей, столь набожных, столь совестливых, а главное, столь щедрых. Он пообещал завтра на этом самом месте вручить им свое заключение в письменной форме. Дон Гарсия рассыпался в благодарностях, а потом прибавил небрежным тоном, словно речь шла о пустяке:
— Только бы правосудию не вздумалось сделать нас ответственными за эту смерть! На вас же мы возлагаем надежду по части примирения нас с богом.
— Правосудия, — заявил священник, — вам нечего опасаться. Ваш друг, который дал на время свою шпагу, по закону отнюдь не является сообщником.
— Да, отец мой, но ведь истинный убийца убежал. Станут осматривать рану, быть может, найдут шпагу со следами крови… Как знать? Эти законники, говорят, страшные придиры.
— Но ведь вы свидетель тому, что шпагу он взял у другого человека? — сказал священник.
— Конечно, — ответил дон Гарсия, — и я готов это заявить перед любым судьей королевства. К тому же, — прибавил он вкрадчивым голосом, — и вы, отец мой, можете теперь подтвердить истину. Ведь мы обратились к вам за духовным наставлением задолго до того, как дело получит огласку. Вы можете подтвердить факт обмена шпаг… Да вот лучшее доказательство.
Он взял шпагу дона Хуана.
— Поглядите, — сказал он, — на эту шпагу: она совсем не подходит к ножнам.
Священник кивнул головой, как человек, убежденный в правдивости рассказанной ему истории. Он молча перебирал пальцами дукаты, черпая в них самый веский довод в пользу обоих юношей.
— В конце концов, отец мой, — прибавил дон Гарсия с очень набожным видом, — что значит для нас земное правосудие? Главное для нас — это примириться с небом.
— До завтра, дети мои, — сказал священник, собираясь уходить.
— До завтра, — ответил дон Гарсия. — Целуем ваши руки и полагаемся на вас.
Когда священник ушел, дон Гарсия весело подпрыгнул.
— Да здравствует симония![27] — воскликнул он. — Вот наши дела как будто и поправились. Если правосудие потревожит нас, этот славный монах ради дукатов, уже полученных, и тех, которые он еще рассчитывает выудить у нас, не откажется показать, что в смерти кавальеро, убитого вами, мы так же мало повинны, как новорожденный младенец. Ступайте теперь домой, но будьте настороже и отворяйте дверь с разбором. Я же пройдусь по городу и послушаю, что говорят люди.
Вернувшись к себе в комнату, дон Хуан, не раздеваясь, бросился на кровать. Он провел ночь без сна, все время думая о совершенном им убийстве, главное же — о его последствиях. Каждый раз, как доносился шум шагов с улицы, он воображал, что это идут его арестовать. Наконец усталость и тяжесть в голове от недавнего студенческого обеда взяли свое, и он к рассвету задремал.
Он проспал уже несколько часов, как вдруг слуга разбудил его, сообщив, что какая-то дама с закрытым лицом хочет его видеть. В ту же минуту в комнату вошла женщина. Она была с ног до головы
