удовольствием послал бы мою принцессу ко всем чертям!
— Вы не правы, — сказал дон Хуан. — Фауста — прелестная особа; она бела, как лебедь, и всегда в превосходном расположении духа. К тому же она вас так любит! Вы счастливый человек.
— Бела — это верно, я согласен, что она бела. Но у нее плохой цвет лица, и если сравнить обеих сестер, она похожа на сову рядом с голубкой. Не я счастливец, а вы!
— Ну нет! — возразил дон Хуан. — Моя малютка мила, но она совсем ребенок. С ней невозможно серьезно говорить. Ее голова начинена рыцарскими романами, и у нее самые дикие представления о любви. Вы не можете вообразить, до чего она требовательна.
— Вы еще слишком молоды, дон Хуан, и не умеете обращаться с любовницами. Женщина — то же, что лошадь: если вы позволите ей усвоить дурные привычки и не внушите, что не склонны прощать ее капризы, вы никогда ничего от нее не добьетесь.
— Значит, дон Гарсия, вы обращаетесь с вашими любовницами, как с лошадьми? Скажите, вы часто пускаете в ход хлыст, чтобы отучить их от капризов?
— Редко, я слишком для этого добр. Послушайте, дон Хуан, уступите мне вашу Тересу! Ручаюсь, что в две недели она станет послушной, как перчатка. Взамен я вам предлагаю Фаусту. Согласны на обмен?
— Сделка пришлась бы мне по вкусу, — ответил с улыбкой дон Хуан, — если бы только наши дамы на нее согласились. Но донья Фауста ни за что не уступит. Она слишком много потеряет на обмене.
— Вы слишком скромны. Но успокойтесь: я так ее расстроил вчера, что первый встречный после меня покажется ей светлым ангелом среди ада. Знаете, дон Хуан, — продолжал дон Гарсия, — я вам предлагаю ее без шуток.
Дон Хуан громко рассмеялся — его насмешила серьезность, с какой его друг обсуждал столь странный проект.
Эта поучительная беседа была прервана приходом нескольких студентов, и они перестали об этом думать. Но вечером, когда оба приятеля сидели за бутылкой монтильского вина и корзинкой валенсийских орехов, дон Гарсия снова принялся жаловаться на свою любовницу. Он только что получил письмо от Фаусты, полное нежных слов и мягких упреков, сквозь которые проступало ее остроумие и умение во всем найти смешную сторону.
— Вот, — сказал дон Гарсия, отчаянно зевая и протягивая письмо дону Хуану, — прочтите-ка это чудное произведение! Опять свидание сегодня вечером! Но черт меня побери, если я к ней пойду!
Дон Хуан прочел письмо, и оно ему показалось прелестным.
— Право, — сказал он, — если бы у меня была такая любовница, как у вас, я бы приложил все старания, чтобы сделать ее счастливой.
— Берите же ее себе, мой милый, — воскликнул дон Гарсия, — берите ее, удовлетворите свою прихоть! Я вам уступаю все права. Да вот что, — прибавил он, вставая, словно осененный внезапным вдохновением, — разыграем наших любовниц. Сыграем партию в ломбер[32] . Моя ставка — донья Фауста, а вы поставьте на карту Тересу.
Дон Хуан, до слез посмеявшись выдумке своего приятеля, взял карты и стасовал их. Хотя он играл без всякого старания, он выиграл. Дон Гарсия, не выказав никакого огорчения по поводу своего проигрыша, потребовал бумагу и чернил и написал нечто вроде ордена на донью Фаусту, в котором он ей предписывал отдаться в распоряжение предъявителя записки, совсем так, как если бы приказывал своему управляющему отсчитать сто дукатов одному из кредиторов.
Дон Хуан, продолжая смеяться, предложил дону Гарсии реванш, но тот отказался.
— Если у вас найдется достаточно смелости, — сказал он, — накиньте на себя мой плащ и отправляйтесь к маленькой дверце, хорошо вам знакомой. Вы встретите только Фаусту, так как Тереса не ждет вас. Следуйте за нею, не произнося ни слова; когда вы очутитесь в ее комнате, возможно, что она на минуту удивится и даже прольет одну-две слезинки. Но вы не обращайте на это внимания. Будьте спокойны, она не решится кричать. Затем покажите ей мое письмо. Скажите, что я последний негодяй, чудовище — словом, все, что вам придет в голову, что ей представляется случай легко и быстро мне отомстить, и будьте уверены, что она найдет эту месть весьма сладкой.
С каждым словом дона Гарсии дьявол все глубже забирался в душу дона Хуана, внушая ему, что то, что он до сих пор считал пустой шуткой, может привести к самым приятным для него последствиям. Он перестал смеяться, и румянец удовольствия выступил на его лице.
— Если бы я был уверен, — сказал он, — что Фауста согласится на эту замену…
— Согласится ли она! — воскликнул повеса. — Ах вы, желторотый птенчик! Вы думаете, что женщина может колебаться между шестимесячным любовником и любовником одного дня? Полноте, я не сомневаюсь, что завтра вы поблагодарите меня оба, и единственная награда, которой я у вас прошу, это разрешить мне ухаживать за Тереситой, чтобы возместить свой ущерб.
Затем, видя, что дон Хуан уже наполовину сдался на его доводы, он сказал:
— Решайтесь, потому что я-то уж ни за что не пойду к Фаусте сегодня. Если вы не желаете, я передам эту записку толстому Фадрике, и вся прибыль достанется ему.
— Пусть будет что будет! — вскричал дон Хуан, хватая записку.
И, чтобы прибавить себе храбрости, он залпом выпил большой бокал монтильского вина.
Час близился. Дон Хуан, которого еще мучила немного совесть, пил не переставая, чтобы забыться. Наконец башенные часы пробили условленный час. Дон Гарсия накинул дону Хуану на плечо свой плащ и проводил его до дверей своей возлюбленной. Затем, подав условленный знак, пожелал ему доброй ночи и ушел без малейших угрызений совести по поводу злого дела, которое только что совершил.
Дверь тотчас же открылась. Донья Фауста уже ждала.
— Это вы, дон Гарсия? — спросила она тихим голосом.
— Да, — ответил дон Хуан еще тише, пряча лицо в складках широкого плаща.
Он вошел; дверь затворилась, и он стал подниматься по темной лестнице вслед за женщиной, которая его вела.
— Держитесь за кончик моей мантильи и идите как можно тише.
Вскоре он оказался в комнате Фаусты. Единственная лампа тускло ее освещала. Первую минуту дон Хуан, не снимая плаща и шляпы, стоял возле двери, не решаясь еще открыться. Донья Фауста сначала молча смотрела на него, потом вдруг подошла к нему, протягивая руки. Дон Хуан, сбросив с себя плащ, сделал такое же движение.
— Как, это вы, сеньор дон Хуан! — воскликнула она. — Дон Гарсия болен?
— Болен? — сказал дон Хуан. — Нет… Но он не мог прийти. Он послал меня к вам.
— Ах, как это досадно! Но скажите, может быть, другая женщина помешала ему прийти?
— Так вы знаете, что он ветреник?
— Как моя сестра будет рада вас видеть! Бедняжка! Она думала, что вы не придете… Позвольте мне пройти, я хочу ее предупредить.
— Не делайте этого.
— У вас странное выражение лица, дон Хуан… Не принесли ли вы мне дурную весть?.. Говорите! С доном Гарсией случилось что-нибудь плохое?
Чтобы избавить себя от затруднительного ответа, дон Хуан протянул несчастной девушке гнусную записку дона Гарсии. Она пробежала ее глазами и сначала не поняла. Потом перечла, не веря своим глазам. Дон Хуан, внимательно наблюдавший, видел, как она то подносила руку ко лбу, то протирала глаза. Ее губы дрожали, мертвенная бледность покрыла лицо, и она должна была взять обеими руками бумажку, чтобы не уронить ее на пол. Наконец, сделав над собой отчаянное усилие, она привстала.
— Все это ложь! — крикнула она. — Мерзкий обман! Дон Гарсия не мог этого написать!
Дон Хуан ответил:
— Вам знаком его почерк. Он не умел ценить сокровище, которым обладал… А я согласился прийти, потому что обожаю вас.
Она бросила на него взгляд, полный самого глубокого презрения, и принялась вновь перечитывать письмо с внимательностью адвоката, подозревающего подлог в документе. Ее широко раскрытые глаза впивались в бумагу. Время от времени на них навертывались крупные слезы и, падая с немигающих век, скатывались по щекам. Вдруг она улыбнулась безумной улыбкой и воскликнула:
— Ведь это шутка, не правда ли? Это шутка? Дон Гарсия здесь, он сейчас войдет!..
