закутана в большой черный плащ, из-под которого выглядывал только один глаз. Этот глаз сначала посмотрел на слугу, потом на дона Хуана, словно желая дать понять, что она хочет говорить наедине. Слуга тотчас же вышел. Дама присела, продолжая широко раскрытым глазом смотреть на дона Хуана с большим вниманием. Помолчав с минуту, она начала так:
— Сеньор кавальеро! Вы вправе удивиться моему поступку, и, без сомнения, вы можете плохо обо мне подумать. Но когда вы узнаете побуждения, которые привели меня сюда, вы, наверное, не осудите меня. Вы вчера дрались с одним здешним кавальеро…
— Я, сеньора? — воскликнул дон Хуан, бледнея. — Но вчера я не покидал своей комнаты…
— Не притворяйтесь передо мной; я сейчас покажу вам пример прямодушия.
С этими словами она распахнула свой плащ, и дон Хуан узнал донью Тересу.
— Сеньор дон Хуан! — продолжала она, краснея. — Я должна вам признаться, что ваша отвага крайне расположила меня в вашу пользу. Несмотря на смятение, овладевшее мною, я заметила, что ваша шпага сломалась и что вы бросили ее на землю у дверей нашего дома. В то время как все толпились вокруг раненого, я сошла вниз и подняла эфес вашей шпаги. Рассматривая его, я прочла на нем ваше имя и поняла, какой опасности вы подвергнетесь, если он попадет в руки ваших врагов. Вот он. Я счастлива, что могу вам его вручить.
Как и следовало ожидать, дон Хуан, упав перед ней на колени, заявил, что она спасла ему жизнь, но что это дар бесполезный, так как он умрет от любви к ней. Донья Тереса спешила домой и хотела тотчас уйти. Но слова дона Хуана доставляли ей такое удовольствие, что она не могла решиться сразу с ним расстаться. Около часа прошло в такой беседе, полной клятв в вечной любви, поцелуев руки, мольбы с одной стороны и слабых отказов с другой. Внезапно вошедший дон Гарсия прервал это свидание. Он был не из тех людей, которых легко смутить. Прежде всего он успокоил донью Тересу. Он похвалил ее мужество и присутствие духа и в заключение просил походатайствовать за него перед ее сестрой с целью обеспечить ему более ласковый прием. Донья Тереса обещала исполнить все, о чем он ее просил, закуталась до бровей в свой плащ и ушла, предварительно дав слово прийти вместе с сестрой сегодня же на вечернее гулянье в условленное место.
— Наши дела идут недурно! — воскликнул дон Гарсия, как только юноши остались одни. — Вас никто не подозревает. Коррехидор, весьма мало ко мне расположенный, оказал мне честь, вспомнив обо мне. Он был уверен, по его словам, что дона Кристоваля убил я. Знаете, что заставило его изменить свое мнение? Ему сообщили, что я провел весь вечер с вами, а у вас, мой друг, такая репутация святости, что частицу ее вы можете давать напрокат другим. Как бы там ни было, подозрение нас не коснулось. Ловкая проделка вашей маленькой Тересы избавляет нас от страха за будущее. Итак, бросим об этом думать и предадимся удовольствиям.
— Ах, Гарсия, — воскликнул уныло дон Хуан, — это так тяжело — убить одного из своих ближних!
— Еще тяжелее, — отвечал дон Гарсия, — когда один из твоих ближних убивает тебя. Но хуже всего провести день без обеда. Поэтому я приглашаю вас отобедать у меня сегодня вместе с несколькими весельчаками, которые будут рады вас увидеть.
Сказав это, он вышел.
Любовь уже заметно ослабила укоры совести нашего героя. Тщеславие окончательно их заглушило. Студенты, в обществе которых он обедал у дона Гарсии, узнали от хозяина, кто был истинным виновником смерти дона Кристоваля. Этот Кристоваль был известный кавальеро, славившийся своей смелостью и ловкостью и внушавший страх студентам. Поэтому смерть его вызвала лишь всеобщее веселье, и его счастливого противника осыпали поздравлениями. Послушать их — так он был честью, цветом, опорой университета. Все с восторгом пили за его здоровье, а один студент-мурсиец [28] прочел сложенный им экспромтом хвалебный сонет, в котором дон Хуан сравнивался с Сидом и Бернардо дель Карпьо. Вставая из-за стола, дон Хуан еще испытывал небольшую тяжесть на сердце. Но если бы ему дали власть воскресить дона Кристоваля, то весьма сомнительно, чтобы он ею воспользовался из боязни утратить репутацию и славу, которые это убийство доставило ему в глазах всего Саламанкского университета.
Когда настал вечер, обе стороны добросовестно явились на свидание, и оно состоялось на берегу Тормеса. Донья Тереса взяла за руку дона Хуана (в те времена не брали еще дам под руку), а донья Фауста — дона Гарсию. Пройдясь несколько раз взад и вперед, обе пары разлучились, весьма довольные, обменявшись обещаниями при первом же случае увидеться вновь.
Расставшись с обеими сестрами, юноши повстречали цыганок, плясавших с бубнами среди кучки студентов. Они присоединились к компании. Танцовщицы приглянулись дону Гарсии, и он решил увести их с собой ужинать. Предложение было сразу сделано и немедленно принято. Дон Хуан в качестве
Большого труда стоило отвести его домой далеко за полночь: он был вдребезги пьян, страшно возбужден и грозил поджечь Саламанку и выпить Тормес, чтобы нельзя было потушить пожар.
Таким-то образом терял дон Хуан одно за другим те счастливые качества, которыми наделили его природа и воспитание. К концу третьего месяца жизни его в Саламанке под руководством дона Гарсии он окончательно соблазнил бедную донью Тересу; его приятель достиг своей цели на неделю или полторы раньше. Вначале дон Хуан привязался к своей возлюбленной со всей страстью, какую способен питать юноша его лет к первой женщине, ему отдавшейся. Но вскоре дон Гарсия без труда ему доказал, что постоянство — добродетель химерическая, а, кроме того, если он будет вести себя на студенческих оргиях иначе, чем его товарищи, он набросит этим тень на доброе имя Тересы. Он утверждал, что лишь очень страстная и до конца разделенная любовь довольствуется одной женщиной. К тому же дурная компания, в которую втянулся дон Хуан, не давала ему ни минуты передышки. Он почти не показывался в аудиториях, а если и показывался, то, обессиленный бессонными ночами и кутежами, засыпал на лекциях самых знаменитых профессоров. Зато он был первым и последним на гулянье, а те ночи, которые донья Тереса не могла уделить ему, неизменно проводил в кабаке или в еще худшем месте.
Однажды утром он получил записку от своей дамы, выражавшей сожаление, что она не может принять его сегодня ночью, как было раньше условлено: только что приехала в Саламанку ее старая родственница, и ей предоставили комнату Тересы, которая должна была ночевать в комнате своей матери. Эта неудача весьма мало опечалила дона Хуана: он быстро нашел, чем заполнить вечер. В ту минуту, как он выходил на улицу, занятый своими мыслями, какая-то женщина с закрытым лицом подала ему записку. Записка была от доньи Тересы. Она нашла способ устроиться в отдельной комнате, и вместе с сестрой они приготовили все для свидания. Дон Хуан показал письмо дону Гарсии. Они подумали некоторое время, затем безотчетно, как бы по привычке, взобрались на балкон своих возлюбленных и остались у них.
У доньи Тересы было на груди довольно заметное родимое пятнышко. В первый раз дону Хуану было дозволено взглянуть на него в виде величайшей милости. В течение некоторого времени он взирал на него как на восхитительнейшую вещь в мире. Он сравнивал его то с фиалкой, то с анемоном, то с цветком альфальфы[30]. Но вскоре пресытившемуся дону Хуану эта родинка, которая была в самом деле очень красива, перестала нравиться. «Это большое черное пятно, только и всего, — говорил он себе со вздохом. — Какая досада! Оно похоже на кровоподтек. Черт бы побрал эту родинку!» Однажды он спросил даже Тересу, не советовалась ли она с врачами, как бы ее уничтожить, на что бедная девушка ответила, покраснев до белков глаз, что ни один мужчина в мире, кроме него, не видел этого пятнышка, а затем, по словам ее кормилицы, такие родинки приносят счастье.
В тот вечер, о котором я рассказываю, дон Хуан, придя на свидание в довольно скверном расположении духа, увидел опять эту родинку, и она показалась ему еще больших размеров, чем прежде. «Черт возьми! Родинка похожа на большую крысу, — подумал он, глядя на нее. — В самом деле, это нечто чудовищное! Настоящая Каинова печать[31]. Только одержимый бесом способен сделать такую женщину своей возлюбленной!» Он впал в крайнюю мрачность, стал без причины ссориться с бедной Тересой, довел ее до слез и расстался с нею на заре, не пожелав ее поцеловать. Дон Гарсия, который вышел с ним, шагал некоторое время молча, затем, вдруг остановившись, заговорил:
— Признайтесь, дон Хуан, мы изрядно проскучали эту ночь. Я до сих пор не могу развеять скуку и с
