мне. Кровь на ботинках есть, я уже пробовал люминалом, хотя ее и замывали. — Он многозначительно посмотрел на Ожогину. — Но кровь отмыть не так-то просто. А эксперты нам скажут, совпадает ли она с группой Коровиной. Я думаю, что совпадает. А вот еще постановление о назначении экспертизы, на этот раз трассологической. Мне кажется, что именно эта подошва отпечаталась на платье убитой, но я могу ошибаться, а специалисты дадут нам точный ответ. Как вы думаете, каким он будет? — неожиданно обратился он к Ожогиной. Но та безучастно слушала наш разговор и ничего не ответила. — Да, кстати. — Зайцев достал еще одну бумагу, на которой внушительно лиловела гербовая печать. — Вот санкция, сразу после допроса тщательно обыщите квартиру Ожогиной. Наскребите золу в печке. Зола бывает очень красноречивой. Может быть, она расскажет вам, что Галина сожгла не так давно, не Лешин ли свитер… Реакция Совы была совершенно неожиданной. — Наплевать мне на то, что вы все разнюхали, — медленно проговорила она, с ненавистью глядя на Зайцева. — Говорите и пишите что хотите, экспертизы свои делайте — это дело ваше. А я ничего не скажу. Сажайте, отсижу! А заодно, — голос ее приобрел издевательский оттенок, — можете эти ботинки в тюрьму посадить, до хозяина-то вам все равно не добраться! — Это ты зря, Ожогина, доберемся, — уверенно сказал Зайцев. — А говорить не хочешь — не надо. Я тебе уже все разъяснил, а решай ты сама, все же человек взрослый. Он быстро написал в протоколе: «От дачи показаний отказалась», — и протянул подследственной: — Расписывайся. — И расписываться нигде не буду, — хмуро ответила та. — Это тоже твое право. — Зайцев написал: «От подписи отказалась» — и подписал протокол. — А на досуге, в камере, подумай, что ты укрываешь не мелкого мошенника, не вора или спекулянта, а убийцу. Убийцу! — Он кивнул мне, и я повел Сову к машине.
День двенадцатый (вечер)
Конечно, такого оборота дела никто не ожидал. — Да я на сто процентов уверен был, что она расколется, — бурно выражал свои чувства Есин. — Ей же деваться некуда, остается только плакать, каяться, в грудь себя бить, мол, больше не буду, простите, чтобы суд поверил и снисхождение проявил. А тут… Да она просто дура! Не понимает своего положения, хоть ей разъясняют почти на пальцах! Мы собрались в кабинете Фролова, чтобы обсудить дальнейшее направление работы, сюда же, «на огонек», зашел проходивший мимо отдела Зайцев. — Она не дура, — вмешался он в разговор. — Тут дело сложнее. Ожогина живет одна, и у нее мечта есть — замуж выйти. И женихов вроде бы много, да не берет никто. И в каждом новом кавалере она видит потенциального мужа и верит в это до тех пор, пока он «подлецом не окажется». Переживет это разочарование и снова надеется. А тут появился этот донжуан в красном свитере. Видно, он, когда прибежал к ней после убийства, разыграл сцену, в любви клялся, говорил, что жениться хочет, но теперь, дескать, роковые обстоятельства их разлучают. Раньше никаких обстоятельств не было бросали ее, и все. А теперь — «обстоятельства разлучают». Да она против этих обстоятельств, как разъяренная тигрица, воевать будет. Она сейчас себя не укрывательницей преступника чувствует, а почти святой — как же, любимого и любящего человека, жениха из беды выручает, за свое счастье сражается. Она за это счастье готова не то что в тюрьму — на эшафот пойти, как Жанна д'Арк. Знал ведь, мерзавец, эту ее струнку, сумел нащупать. Она ему, конечно, и на дорогу денег дала, и еще послала бы: скопила ведь кое-что на приданое… — Это ты, Виталий Васильевич, психоанализом занялся, — улыбнулся Фролов. А нам сейчас надо думать, как на Лешу выйти. Как я понимаю, в этом плане ваши возможности исчерпаны? — Он вновь стал серьезным и перевел взгляд с Есина на Виноградова, а потом опять посмотрел на Есина, ожидая ответа от него. — Похоже на то, — мрачно ответил Есин. — Никаких зацепок у нас нет. Вот нашли одного, да не того… — Поторопились мы Ожогину задерживать. Надо было подождать, пока она пойдет на почту, отправит своему приятелю перевод. Заполнила бланк — и никаких проблем: и фамилия, и имя, и отчество известны. — Мы не торопились, — возразил, я. — Обстоятельства торопили. Ожогину надо было брать с поличным, как только она ботинки выбросила. — Тоже верно, — согласился Фролов. — Ну а что сейчас делать? Конкретные предложения есть? — Есть одна мыслишка, — проговорил Зайцев, и все выжидающе повернулись к нему. — Леша, как видно из письма, ранее судим. Возраст его мы ориентировочно знаем — где-то до двадцати пяти лет. Сколько у нас ранее судимых с таким именем и в этом возрасте? — Много может быть. — Лицо Есина выражало сильное сомнение в результативности предлагаемого следователем пути. — Не так уж и много, наверное, — продолжал Зайцев. — Можно будет отсеять тех, кто не подходит по приметам, носит другой размер обуви. Можно будет, наконец, провести почерковедческую экспертизу и установить, кем из проверяемых написано письмо Ожогиной. — Правильно, — заключил Фролов. — Это путь перспективный. Надо ограничить круг проверяемых, чтобы было кого отрабатывать. — А где гарантии того, что убийца обязательно попадет в этот круг? — подал голос Виноградов. — Может, он судим давно, в другом городе, под другой фамилией, да мало ли что еще! — Как говаривал один литературный герой, полную гарантию может дать только страховой полис, — назидательно проговорил Есин, похлопывая его по плечу. — У тебя что, есть другие предложения? Других предложений не оказалось, и мы наметили круг вопросов, которым будет заниматься каждый из нас.
День четырнадцатый
Отобрали судимых в прошлом Леонидов и Алексеев в возрасте до двадцати пяти лет, сузили круг, отбросив выехавших из города, снова попавших в тюрьму и явно не подходивших по росту и внешнему виду. Затем пришлось искать в хозяйственных частях следственного изолятора и колоний сведения о размере одежды и обуви проверяемых, и следующим этапом был отбор тех, кто носил сорок первый размер. Это была самая громоздкая, кропотливая и нудная часть работы. Наконец у нас осталось пять человек, подходивших, казалось, во всех отношениях. Поскольку Дымина на предъявленных фотокарточках не смогла опознать никого из них, пришлось раздобывать исполненные каждым письменные тексты, которые Зайцев вместе с фотокопией письма направил на экспертизу. С почерковедами договорились, чтобы исследование выполнили вне всяких сроков, и вскоре мы получили ответ, который наконец поставил точку над i. Автором письма оказался Ляпиков Алексей Федотович, 24 лет, тунеядец, в прошлом судимый за грабеж. Стало понятным, почему мы никак не могли его нащупать: жил он в другом конце города, в нашем районе бывал относительно редко, к тому же, кроме Совы, ни с кем знакомств не поддерживал, и знать его, естественно, никто не мог. Мы с Багровым и Виноградовым съездили к нему домой и выяснили, что он уехал куда-то две недели назад. Матери Ляпикова предъявили на опознание несколько пар ботинок, и она без колебаний указала на те, которые изъяли у Ожогиной: «Вот эти Лешины. Английские. Он их на толчке за 60 рублей купил». Несколько приятелей Ляпикова тоже опознали эти ботинки и прояснили одну любопытную деталь: Ляпиков был маленького роста и, болезненно переживая этот недостаток, всячески старался скрыть его. Ботинки на толстой подошве придавали ему уверенность, поэтому он очень любил их и носил, даже когда они не соответствовали погоде. Теперь стало понятно, почему он, проявив незаурядную предусмотрительность в заметании следов, не попытался сразу же избавиться и от ботинок: просто- напросто пожалел… Виноградов этому немало удивился. — Вот что скупость с человеком делает. Вроде бы все предусмотрел, а на мелочности своей попался. — Да он вообще мелкий человечишко, — сказал Есин. — Знаешь, за что он первый раз сидел? Отобрал у двенадцатилетнего мальчишки пятьдесят копеек, расческу и авторучку, избил его. Да и сейчас — забил насмерть беспомощную старуху, и наверняка — из-за какой- нибудь ерунды. Впрочем, Коровина по натуре была на него похожа — те же поиски мелкой наживы, где выпросит, где спекульнет, где перепродаст… Действительно, подумал я, наверное, есть определенная закономерность в том, что одинаковая жизненная ориентация этих людей сплела их судьбы в такой трагический узел. Они стоили один другого. И это дело может служить наглядной иллюстрацией того, сколь легко, при отсутствии нравственного стержня и аморфности убеждений, перешагнуть черту, отделяющую «безобидное» сшибание копеек от лишения жизни другого человека.
