лестнице, внезапно пришла мысль, что даже отпетый рецидивист, поборник блатного кодекса чести, был бы мне менее гадок, чем угодливый и льстивый Ляпиков. С тем, по крайней мере, все ясно с первого взгляда. Зайцев ждал меня внизу, мы молча прошли двор, огороженный высоким каменным забором с колючей проволокой, предъявили часовому удостоверения, через маленькую калитку в массивных стальных воротах вышли на волю и одновременно глубоко вздохнули. И хотя воздух здесь ничем не отличался от того, которым мы дышали во дворе, за забором, нам показалось, что дышится тут легче.
Сюжет третий
Березовый поиск
1. ОЗЕРО
12 часов 15 минут.
Температура воздуха +36 °C
Александр
Когда я наконец вскарабкался на вершину насыпи, сердце давало под сотню ударов — в изнурительную жару взбежать по крутому склону не так просто, как обычно. Насыпь возвышалась метров на десять, трава, деревья, кустарники оставались внизу, а здесь была только острая щебенка с пятнами мазута, темные, сочащиеся смолой шпалы и ослепительно отблескивающие раскаленные рельсы, которые, пробежав несколько сотен метров к северу, втягивались решетчатой громадой несущей фермы моста, зато в южную сторону уходили до самого горизонта. Все это: и белая щебенка, и зеркальные рельсы, и тяжелые шпалы — являло резкий контраст с раскинувшимся по обе стороны зеленым привольем, и казалось, что железнодорожное полотно рассекает эту лежащую внизу местность на две части. Собственно, для нас так оно и было. Перепад высот делал гребень насыпи хорошим наблюдательным пунктом, каких мало в нашем степном краю. Впереди лежало большое искусственное озеро, слева, за ровной линией лесополосы, прятались участки огородников, а справа, параллельно реке, шла березовая роща. Мне туда. Я сбежал вниз. Несколько подростков сидели на берегу со спиннингами: кроме пескарей и бычков, здесь водился сазан и даже щука. Рыболовы были в одних плавках и время от времени смачивали себя водой, и я им отчаянно позавидовал. Конечно, если снять рубашку, то ласковый степной ветерок охладит тело и будет легче переносить этот неимоверный зной. Но за поясом, с внутренней стороны брюк, у меня торчал пистолет, и я ограничился тем, что расстегнул еще пару пуговиц, посмотрел, как крупные капли пота скатываются с живота на вороненую сталь, и, представив, как надо будет чистить оружие, чтобы не появилась ржавчина, еще, уже в который раз, выругал «ПМ» за громоздкость и неудобство в носке. Озеро можно было обходить с любой стороны, я пошел слева, и если бы у меня спросили, я вряд ли смог бы ответить, почему выбрал этот путь. Но когда я обогнул крохотный заливчик и вышел на маленькую уютную лужайку, поросшую короткой и густой, словно декоративной, травой, то понял, что запрятанные в подсознании воспоминания направили мои ноги в эту сторону, хотя мозг, занятый другими мыслями, и не отдавал себе отчета. Приятные воспоминания сохраняются долго, иногда на всю жизнь. Два года назад на этой лужайке я целовался с девушкой и чувствовал себя счастливым. Она нравилась мне настолько, что я прощал ей опоздания, терпеливо сносил, когда она вообще не приходила на свидание, и я, вопреки своему правилу не ждать больше пятнадцати минут, как мальчишка, торчал целый час в условленном месте… Товарищи не находили в ней ничего особенного, да и я понимал, что она не красавица, и все равно для меня она была самой привлекательной и желанной. Притягательной силой обладали ее походка, взгляд, жесты, манера улыбаться и разговаривать, а недостатки я не то чтобы не замечал — профессиональный навык не позволяет упускать какие-нибудь детали, — просто я ухитрялся не обращать на них внимания. Я даже мирился с ее привычкой надевать капроновые «следы» под открытые босоножки, хотя в любой другой женщине это расценивалось мной как небрежность, отсутствие вкуса и даже неряшливость, что исключало возникновение к ней интереса или, тем более, расположенности. Я, конечно, понимал, симптомами какой болезни являются такие изменения во взглядах и привычках, но старался особенно не заниматься психоанализом. Достаточно было и того, что я не мог маскировать эмоций, так что она без труда диагностировала мою болезнь. Это уже работало против меня — как сказал поэт: «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей». В справедливости этой строки мне не раз приходилось убеждаться так же, как пришлось убедиться и в справедливости ее обратного варианта. Между нами стояла стена, точнее, не стена, а нечто вроде полиэтиленовой пленки, прозрачной и осязаемой насквозь, но все-таки преграды. Даже сказать «мы целовались», строго говоря, было нельзя, процесс этот не был обоюдным. Она позволяла себя целовать, но не отвечала, и вид у нее при этом был какой-то отвлеченный и безучастный, такой бывает у человека, занятого своими мыслями на скучном профсоюзном собрании. Она постепенно отдалялась от меня, и я не мог не догадываться, к какой развязке близится дело, но предпочитал не задумываться над этим… И хотя роман наш кончился ничем, собственно, можно сказать, что и романа-то не было — какой- нибудь десяток встреч, разделенных длительными промежутками времени, — на этой лужайке я чувствовал себя счастливым. Был теплый осенний день, рядом стояла чуть початая бутылка «Рислинга», ветер пошевеливал окружающий нас кустарник, солнечные лучи высвечивали на близком лице обычно невидимые веснушки, а в серых глазах отражались небо, облака и даже заходящий на посадку самолет. Мне кажется, что в этот момент и ей было хорошо, куда девалась обычная холодность, мы истово целовались, не обращая внимания на маячивших у воды рыболовов, а когда пришло время уходить, она, поправив прическу и приготовив помаду, с притворной сердитостью сказала: «Ты хищник, ты совсем съел мне губы. Даже болят!» но по тону чувствовалось, что ей приятно ощущать себя укротительницей хищника, и в голосе проскользнули нотки нежности, хотя достоверно я сказать это не могу, чтобы ненароком не выдать желаемое за действительное. Весь этот экскурс в прошлое память прокрутила сама собой, она часто проделывает такие штуки, преподнося те картины, которые хотелось бы забыть, но в этот раз я отметил, что воспоминания уже не вызывают той щемящей боли в сердце — время есть время… Она решила по-своему, и это ее право. Обижаться нечего. Каждый сам распоряжается своими чувствами, душой и телом, в противном случае гибнет искренность отношений, это аксиома. Право свободного выбора свято, даже если оно причиняет боль другому. Ну ничего, стерплю. И все-таки жаль. Очень жаль. Если бы я был более решительным… Да или нет? Пожалуй, да… Как часто мы безуспешно пытаемся подобрать ключ к замку, который легко открывается отмычкой! Ухватистые цепкие парни, твердо знающие, чего они хотят, обычно добиваются своего. Как им это удается? Очень просто: не признают свободы выбора за другой стороной, не ищут искренности, в конце концов, что это такое? Морально-этическая абстракция, не больше. Их интересует нечто более осязаемое. И они хорошо умеют создавать безвыходную для партнера ситуацию, когда просто некуда деваться… А достигнув цели, смеются над мягкотелыми интеллигентами, распускающими слюни там, где надо проявить напористость идущего в атаку танка, и делающими Бог весть какую проблему из простых вещей. Я — мягкотелый интеллигент? Ну, в этом меня трудно упрекнуть. Просто у меня свои представления о том, что может делать порядочный человек и чего он не сделает ни при каких обстоятельствах… Ну и оставайся со своей порядочностью! И останусь! Как говорили древние римляне: «Каждому — свое». Предпочитаю ставить в безвыходное положение только преступников, и если это мягкотелость, то пусть. Даже если за нее приходится платить застарелой душевной болью… Практичные уверенные молодчики не знают, что это такое, ведь душа для них тоже ирреальное понятие… Этото и опасно они балансируют на той самой грани, до которой, пусть с некоторой натяжкой и изрядной долей условности, могут сами себя считать «честными людьми», а дальше начинается чистая уголовщина, когда и защитные психологические механизмы самооправдания не смогут выполнить своих функций. Но коль нет души, перешагнуть черту легко… Эту девушку на полянке такие вот субъекты привычно лишили свободы выбора. А также, попутно, чести и жизни… А ведь на ее месте могла оказаться Она… От этой мысли меня ударило жаром и всего охватил зуд немедленной жажды действий — бежать, ловить, хватать, выжигать каленым железом эту нечисть, чтобы спокойно жила Она и мягкотелые, верящие в идеалы интеллигенты без опаски могли целоваться со своими возлюбленными на зеленых веселых лужайках. Этот зуд обычно заставляет новичков делать массу глупостей, из-за чего имели место даже срывы хорошо продуманных и тщательно подготовленных операций. Но я, к счастью, не новичок. Бурная деятельность — только имитация
