Каждое слово Леоноры пронзало ему сердце, и, тем не менее, в силу какого-то ужасного извращения чувств, каждое из этих слов усиливало пылавшую в его сердце любовь.
Не помня себя, он взял руку доньи Леоноры; она не отнимала ее. «Как низко с моей стороны, — говорил себе Льевен, — наслаждаться прикосновением этой руки, в то время как Леонора откровенно рассказывает мне о своей любви к другому! Она не отнимает руки исключительно из презрения или же по рассеянности, а я — самое грубое существо в мире».
— В прошлый понедельник, — продолжала Леонора, — четыре дня назад, около двух часов ночи, я имела низость усыпить мужа и привратника с помощью опия, а потом убежала. Я постучалась в дверь того самого дома, откуда мне с таким трудом удалось выбраться сегодня ночью как раз тогда, когда вы проходили мимо. Это был дом, где жил Майраль.
— Теперь ты поверишь моей любви к тебе? — спросила я, подойдя к нему.
Я была пьяна от счастья. Он же с первой минуты показался мне скорее удивленным, нежели любящим.
На следующее утро, когда я отдала ему мои бриллианты и золото, он решил покинуть труппу и бежать со мной в Испанию. Но, боже великий! Его незнание некоторых обычаев моей родины открыло мне, что он не испанец.
— Как видно, — говорила я себе, — я навсегда соединила свою судьбу с судьбой простого циркового наездника! Ну что ж, не все ли равно, если он меня любит? Я чувствую, что он властелин моей жизни. Я стану его служанкой, его верной женой. Он будет продолжать заниматься своим ремеслом. Я молода, если понадобится, я тоже научусь ездить верхом. Если к старости мы впадем в нищету, что из того? Через двадцать лет я умру от нищеты рядом с ним. Обо мне не придется сожалеть: я умру, узнав, что такое счастье!
Какое безумие! Какая испорченность! — вскричала Леонора, прерывая свой рассказ.
— Надо признать, — сказал Льевен, — что вы умирали от скуки со своим старым мужем: ведь он держал вас взаперти. В моих глазах это во многом вас оправдывает Вам всего девятнадцать лет, а ему пятьдесят девять. Сколько женщин на моей родине пользуются уважением в обществе и не испытывают ваших благородных угрызений совести, совершая куда более серьезные проступки!
Несколько фраз в этом роде, видимо, сняли с души Леоноры тяжелое бремя.
— Сударь, — продолжала она, — я провела с Майралем три дня. По вечерам он уходил от меня в свой театр. Вчера вечером он сказал мне:
— Полиция может сделать у меня обыск, поэтому я спрячу ваши бриллианты и деньги у верного друга.
В час ночи, после того как я прождала его гораздо дольше обычного, терзаясь мыслью, что он, может быть, упал с лошади, он явился, поцеловал меня и снова вышел из комнаты. К счастью, я оставила свет, хотя он дважды запрещал мне это и хотел даже погасить ночник. Спустя долгое время — я уже спала — какой-то мужчина лег ко мне в постель, и я сразу почувствовала, что это не Майраль.
Я схватила кинжал. Негодяй испугался; он упал к моим ногам и стал умолять о пощаде. Я бросилась к нему, чтобы убить его.
— Только троньте меня, и вы попадете на гильотину, — сказал он.
Низость этой угрозы вызвала у меня отвращение.
«Вот с какими людьми я опозорила себя!» — подумала я.
У меня хватило присутствия духа сказать этому человеку, что в Бордо у меня есть покровители и что генеральный прокурор арестует его, если он не откроет мне всю правду.
— Хорошо, — ответил он, — знайте же, что я не принимал участия в краже вашего золота и бриллиантов. Майраль только что выехал из Бордо. Он отправился в Париж со своей добычей. Он уехал с женой нашего директора: двадцать пять из ваших кругленьких луидоров он отдал директору за то, что тот уступил ему свою жену. Мне он дал два луидора. Вот они, я готов возвратить их вам, но, может быть, вы будете настолько великодушны и оставите их мне? Когда Майраль давал мне эти деньги, он приказал продержать вас здесь как можно дольше: ему хотелось выиграть часов двадцать или тридцать.
— Он испанец? — спросила я.
— Испанец? Какое там! Он родом из Сан-Доминго и бежал оттуда после того, как обокрал или убил своего хозяина.
— Зачем он приходил сюда сегодня вечером? — спросила я. — Отвечай, или мой дядя отправит тебя на галеры.
— Я не решался идти сюда сторожить вас. Тогда Майраль сказал мне, что вы очень красивая женщина. «Нет ничего легче, — добавил он, — как занять мое место рядом с ней. Это будет забавно: когда-то ей вздумалось одурачить меня, теперь я одурачу ее». Услыхав это, я согласился. Однако у меня все еще не хватало смелости. Тогда он остановил почтовую карету у самых дверей, вошел в дом и поцеловал вас на моих глазах; меня он спрятал возле постели.
Тут рыдания снова заглушили голос Леоноры.
— Говоривший со мной молодой прыгун, — продолжала она, — был напуган и сообщил мне самые правдивые и самые позорные подробности о Майрале. Я была в отчаянии.
«Уж не опоил ли он меня каким-нибудь
— Да, несмотря на все эти низости, сударь, я не в силах его ненавидеть; я чувствую, что обожаю его.
Тут донья Леонора умолкла.
«Странное ослепление! — подумал Льевен. — Такая умная и такая молодая женщина способна верить в колдовство!»
— Когда этот человек увидел, что я задумалась, — продолжала Леонора, — страх его начал проходить. Внезапно он вышел из комнаты и через час вернулся с одним из своих приятелей. Мне пришлось защищаться. Борьба была нелегкой. Быть может, они хотели лишить меня жизни, хотя и делали вид, что добиваются другого. Они отняли у меня несколько ценных безделушек и кошелек. Наконец мне удалось добраться до наружной двери, но если бы не вы, сударь, они бы, наверно, продолжали преследовать меня даже на улице.
Чем яснее видел Льевен неистовую любовь Леоноры к Майралю, тем сильнее становилась его страсть. Она много плакала; он целовал ее руки.
— Знаете ли вы, мой истинный друг, — сказала она ему через несколько дней, когда он в туманных выражениях говорил ей о своей любви, — мне кажется, сумей я доказать Майралю, что никогда не пыталась высмеять и одурачить его, быть может, он и полюбил бы меня!
— У меня очень мало денег, — ответил Льевен, — от скуки я сделался игроком. Но, быть может, бордоский банкир, которому меня рекомендовал мой отец, не откажет выдать мне пятнадцать или двадцать луидоров, если я буду умолять его об этом. Я готов на все, даже на подлость; с этими деньгами вы сможете поехать в Париж.
Леонора бросилась к нему на шею.
— Боже великий! Почему я не могу полюбить вас? Как! Вы прощаете мне мои ужасные безумства?
— До такой степени, что я бы с восторгом женился на вас, прожил с вами всю жизнь и считал бы себя счастливейшим из смертных.
— Но если я снова встречу Майраля, я буду настолько безумна и преступна, что покину вас, моего благодетеля, и упаду к его ногам, я это чувствую.
Льевен покраснел от гнева.
— Мне остается лишь одно средство, чтобы излечиться, — сказал он, покрывая ее поцелуями, — убить себя.
— Ах, нет, не делай этого, друг мой! — говорила она.
После этого никто больше его не видел. Леонора стала монахиней в монастыре урсулинок.
Примечания