И что я могу сделать?
Мстить?
Кому?
Обстоятельствам?
Отец Карло хитёр. Эти прощелыги не понимают, как хитёр он.
Пантелеймон — парнишка себе на уме, но слишком декадент, чтобы рваться в бессмертие.
Кузьма. Странный, неуживчивый. Потерял сына. Свято верит в сказки о золотом ключике. Этот пойдёт до конца. И с отцом в случае чего, повздорит. Но он прост, и легко программируем.
Оба они необходимы мне лишь как ступени ракеты: когда их заряд подойдёт к концу, я скажу им adios — и ступени навсегда исчезнут.
Наталья. Женщина из глубинки, бросившаяся покорять столицу, и достигшая цели — через мужчин её.
И вот они сидят сейчас вчетвером, и уплетают стейки с дешёвым аргентинским красным, а я лежу здесь в машине. Словно узбек какой-нибудь.
А ещё из-за этих кретинов убежал Руслан.
И бабы могут газовать
— А это правда, что тебя зовут Карло? — спросил отца Пантелеймон, когда они мчали по шоссе в Натишиной «импрезе».
— А тебе-то что за интерес? — повернулся Отец.
— Ну, как-то мы должны тебя называть: нам же предстоит долгое путешествие.
— Не такое долгое, как ты думаешь. — Отец с усмешкой раскурил папиросу, дал затянуться Наталье.
— Руслана мы зря прогнали всё же… — загрустил Кузьма, — он реально верил, что есть золотой ключик… в натуре мечтал попасть в волшебный город…
— С пирсингом в жопе? — скривилась Наталья, — ты соображаешь, что говоришь? Пирсинг в жопе делают себе пидоры. А пидорам — не место в волшебном городе! — она надавила педаль газа, которая, мягко прогнувшись в пол, ускорила бричку до 200.
Лучшие слова — напоследок
— А скажи, приятно, когда тебя расклинивает? — не раз интересовался Отец у Клавдии после бурного совокупления через чёрный ход.
— А давай я в тебя Буратино введу — и сам узнаешь… — похотливо мяукала Клавдия.
— Ну вот ещё… Буратино… у Буратино на меня не встанет…
— Думаешь, не встанет? А чего ему вставать? он и так стоит, ибо деревянный. Только смазать хорошенько — и готово…
Это было их излюбленной эротической фантазией: что однажды Клавдия вот так приходит к отцу, раскрывает, допустим, дверь — а он там связанный, и деревяшка пялит его, отчаянно скалясь. Но дальше слов дело долго не шло: никто из них не решился переступить черту.
И то правда: что за омерзительное зрелище этот седеющий уже почтенный дядя, словно пионер разминающий руками хуй у компьютера.
Дитё, право слово. А ведь крутого из себя помыслил.
Ну?
Понял теперь, кто здесь крутой?
Разница в восприятии
— Клёво лабают ребята, но мне их стиль непонятен! — не раз замечал Кузьма в кругу знакомых, когда разговор заходил о метал-банде «Раскаленное сопло».
— Но мне кажется, эти гастрольные разъезды выкачивают из них уйму энергии, — качал головой Пантелеймон, — им срочно нужно найти альтернативный выход.
— А мне во всём мерещится подстава! — тревожно замечал Женя Буцуев, неукротимый атаман и мотогонщик.
Тонкости воспитания
— Ну, с днём рождения, поршень! — поздравлял, бывало, Кузьма Корнеплода, когда был тот еще жив, и насаживая подарок — свежевыпеченную в виде вульвы баранку — на рог его.
— Сенька бери мяч, папаня, — Корнеплод недвусмысленно давал понять, что в случае чего, яиц мять не станет.
С чего бы так-то?
А ты — обещаешь?
Голова пуста. В ней нет мыслей, а если какая-то мысль и появится, то это будет мысль о том, как же отвратительно то, что принято называть здесь достойной жизнью.
И ощущаешь, как накаляется батарея, но тепло расходуется впустую.
И как турбина свистит ощущаешь.
Так давно ведь хотел уже услышать её свист.
И пугать потом этим свистом.
Это жизнь выходит со свистом сквозь отверстие, пробитое чёрной алюминиевой капсулой.
И сколько ещё будет длиться эта истерика?
Обещаю не гнать, не гнать, не гнать.
А ты — обещаешь?
Начиналось невинно
«А теперь очень внимательно, говорю один раз, больше не повторяю.
Итак.
Сосредоточились.
Подруга моя всякий раз затевает критику всего того, что я без неё делаю.
Съездил куда-то без неё — она угрожает: доездишься, мол.
