отдельные хамы начали постепенно нарушать. Так что пока Бурят не переступал свою петушиную черту, мне было глубоко плевать на его половые пристрастия. Но вот переходить ее ему не следовало.
Однажды, много позже, мне пытались раскачать эту ситуацию, предъявив в качестве аргумента то, что я знал и молчал, а определил Бурята только тогда, когда это коснулось меня лично. Человек который пытался раскачивать мне этот базар сидел в свое время в Можайской малолетке и по лагерной жизни нигде не хромал. И, говорят, достаточно хапнул горя. Но, видимо, попутал его бес, раз он решил на мне авторитетных баллов подзаработать. Я же из каждого лагеря по раскрутке с новым сроком уходил! На что этот фраерок надеялся…Так вот, я задал ему всего один вопрос, после чего те, кто пришел с ним в поддержку, сами же в санчасть его выносили, по причине полнейшей моей правоты. А я всего то попросил его пояснить присутствующим на каком основании он мне предъявляет, если сам пробыл на малолетке три годка, хавал в общаковой столовой вместе со всеми, и ни разу не поднял вопрос о том, что петушиные миски моют вместе со всеми остальными мисками. Какая тогда разница между моим молчанием и его молчанием? Но разница есть и очень большая. Я заговорил, когда коснулось меня лично, а он молчал до звонка и хавал с петухами за одним столом, потому что их на малолетках отдельно не сажают. И потому, что он молчал, день его освобождения пришел вовремя, а мой…И раз уж я коснулся, братуха, этой темы именно с таким вопросом, то внесу окончательную ясность. Там, в Воронежской малолетке, с самых первых дней своего пребывания, я пытался собирать тайный общак, потому что собирать его явно не было никакой возможности. Сигареты, мыло, спички, конфеты, прочее самое необходимое для тех, кто выезжает на центральную больничку, кто переходит во взрослую колонию по достижению совершеннолетия, кого вывозят на раскрутку, в общем, для реально нуждающихся. Кроме меня, и мне это доподлинно известно, никто в том месте и в то время делать этого даже не пытался. В те незабвенные годы, браток, собирание общака называлось на юридическом языке «Дезорганизацией работы исправительно-трудового учреждения» и имело вполне конкретное отражение в соответствующей статье Уголовного Кодекса с обозначением срока, который давали за подобную деятельность. Тех же, кто приносил хотя бы одну сигарету в этот самый общак, на том же легавом языке именовали, в лучшем случае, «не вставшим на путь исправления», а в худшем — «принимающий активное участие в группировках дезорганизующих работу ИТУ», с соответствующими последствиями в виде прибавки лишних годков к уже существующему сроку. Так что мне даже не нужно было особенно напрягаться, чтобы получить продолжение отсидки лет на пять. Но для этого необходимо было обнаружить место, где находился этот самый общак, а вот этого и не удавалось сделать, потому что хранился он… Где бы ты думал? Хранился он в лаборантской Виктора Васильевича, учителя физики и поклонника тяжелого рока. Я тебе говорю, никто ничего не узнает о людях, пока сам не попытается жить по человечески! Так вот, в том лагере мне помогали собирать общак трое: учитель, Саид и Музолевский. Больше никто. Четыре раза мне удавалось передать грев на крытую и шесть раз в областную больницу и это не считая что каждый босяк, выезжая из зоны получал, по возможности, самое необходимое в дорогу. Отвечаю, козлотня, в буквальном смысле землю рыла, чтобы общак отыскать. Музолевского пытали как партизана, ребра ему сломали, барабанную перепонку перебили пока я и Саид на киче парились. Но он не сдал, хотя и не мог после этого месяц ходить…Теперь скажи мне, кого, кроме этих троих, я должен был ставить в курс в отношении Бурята и в отношении вообще всего, что творилось в той сучьей зоне?!Нет, братан, выживает не только сильнейший но и терпеливейший и поскольку другой жизни кроме лагерной, я не знал никогда да уж и не узнаю то делал и делаю так, чтобы в дальнейших лагерях и тюрьмах не всплыл случайно, под видом порядочного человека, ни один из тех, кто прямо или косвенно по козьи или по мышиному поддерживал ту сучью схему, отнявшую у меня половину здоровья, пока я пытался делом доказать маленьким зекам, что кроме тех, кто над ними измывается и грабит есть и такие, кто в меру своих сил пытается им помочь. И дело не в количестве сигарет на дорожку, а в укреплении веры в то, что не все люди в этом мире — козлы как могло бы показаться побывавшему в той захолустной зоне.
Бугра этого, Бурята, мусора били долго и методично, в результате чего ему не оставалось иного пути, как либо смириться с тем, что он петух, либо брать заточку и попытаться вынудить меня признать обратное. На этом, собственно, и строился примитивный легавый расчет. Я этого ждал и когда четверо на промзоне стали обступать меня, электрод в моих руках оказался не случайно. Сначала пырнули меня, потом пырнул я. На этом все закончилось. Бурят, к сожалению, выжил.
Знаешь, не могу сказать сейчас с достоверностью о чем именно я думал лежа на откинутой наре карцера, пока дожидался этапа в Воронежскую тюрьму за новыми годами к старому сроку. Наверное мне было немного грустно расставаться с детством, хотя и случилось оно таким корявым и совсем не радостным… Наверное именно поэтому я до сих пор сохраняю в себе наивную мечту о том мире который мне очень хотелось бы увидеть хотя бы после смерти. Понимаю что раем грезят те, у кого настоящая жизнь не сложилась… Но, все-таки, хотелось бы оказаться в таком мире, где каждый из нас предстает в своем настоящем обличье. Где у каждого есть тайное место, в котором он сможет оставаться наедине с тем, что так любил в этой жизни. Мир без выдуманных правил, без лицемерных условностей, где все подчиняются только одному закону Личной Справедливости. И… я не беспокоюсь о том, что этого мира может не существовать вовсе, и впереди лишь распад легких, морг, казенный гроб, могила, тление… Это не так важно, брат! Главное, жить в своей мечте до последнего дыхания! Верить в эту мечту. И только в этом случае жизнь чего-либо стоит. Только в этом случае жизнь имеет смысл.
Не люблю рассвет. Он всегда напоминает мне о чем-то ушедшем безвозвратно… Наверное через полосу рассвета проходит граница между моим кажущимся безразличием к жизни и тем, чем эта жизнь могла бы для меня стать.
Вот, говорю с тобой корявым языком воспоминаний и с каждым словом понимаю, что тайное
