Сосновский приобнял его, повел к саням, усадил. Осмотрелся и прислушался.
Бой на северной окраине разгорелся. Сквозь автоматные очереди и отрывистое винтовочное буханье уже слышались глухие разрывы гранат.
— Отходим! — скомандовал Сосновский. — Кочетов, ракету.
Ракета взвилась, вспыхнула. Однако бой не стихал.
— Увлеклись народные мстители, — проговорил Дубиняк. Он деловито уложил в сани оба пулемета, уселся сам и дернул вожжи.
Кочетов снял пулемет и с мотоцикла. Открыл крышку бензобака, окунул тряпицу, вывесил ее и поджег.
На выезде из поселка услышали, как сзади глухо ухнуло и расцвел огненный фонтан.
Сосновский сидел рядом с Тишкиным. Что-то ему — Сосновскому — не нравилось. Он наклонился к нему, спросил:
— Теперь куда? Где документы?
Тишкин вскинул на него удивленные глаза:
— Какие документы? Нет у меня никаких документов. Туберкулез у меня.
— Ты что, парень?
— Очнись, — толкнул его в плечо Дубиняк. — Ты среди своих.
Тишкин как-то невзрачно огляделся, словно хотел убедиться — где же они, эти свои. Но ничего не сказал. Даже не улыбнулся.
Обоз свернул в лес. Здесь было тихо, только доносилась редеющая стрельба. Выехали на просеку. В конце ее остановились, поджидая отряд Морозова.
Ребята соскочили с саней, размялись. Кочетов достал флягу, вскрыл пару банок консервов.
— Командир, нет возражений? Лихо мы управились? Мне теперь опять орден дадут.
Тишкин сидел безучастно, уставившись себе в колени. Но Сосновскому показалось, что он внимательно прислушивается к разговору и принимает какое-то решение.
— Держи, парень. — Кочетов протянул Тишкину колпачок от фляги, до краев наполненный спиртом. — Все плохое позади, скоро будем дома. Заберем твои бумажки и…
Тишкин ударом по руке выплеснул спирт ему в лицо и помчался в лес. Не хромая.
Однако снегу выпало уже много — особо не побегаешь. Дубиняк догнал его в три прыжка. Сперва свалил наземь, потом поднял на ноги и вернул в сани.
— Не в себе малый, — сказал он добродушно.
— Во дурак-то, — обиделся Кочетов, вытирая лицо куском бинта. — Ты поглядывай за ним, как бы за оружие не схватился.
Сосновский ничего не сказал.
— Главное — потерь у нас нет, — встретил их в лагере Морозов. — И прибыток какой. — Он взглянул на оружие в санях. — Вот бы еще…
— Не могу, — понял его Сосновский. — Рация нам самим нужна.
— Так я понимаю… А вот если бы… Лыжи бы…
— И это не пройдет. А вот за помощь спасибо.
— А бинокль? У вас ведь два. Ну зачем вам столько?
Сосновский внутренне улыбнулся — таким мирным теплом повеяло от этого искреннего вымогательства. Будто вернулось довоенное время, когда заботливый председатель колхоза ездил в город и выпрашивал там в разных организациях что-нибудь нужное (а то и ненужное) для своего не очень-то богатого хозяйства.
— Петрович пусть идет с нами, — сказал Сосновский. — Вернется с биноклем. А может, и с лыжами.
Группа ждала его на окраине леса. Петрович уже сидел в передних санях. Сосновский и Сима сели рядом с ним. Разместились остальные, тронулись. Заскрипел снег под полозьями.
— Что дальше? — спросил Сима.
— Думаю… Кстати, как будем решать с этими ценностями?
— Не знаю. Не бросать ведь. Где-то укрыть понадежнее.
— Где?
— Морозов говорил: неподалеку церковь есть, немцы ее не тронули.
— А где это?
— То ли Семеновское, то ли Васильевское.
— Петровское, — подсказал Колька. — Там и церковь есть, и батюшка — наш человек. Но далеко ехать, и посты там кругом.
Помолчали.
— А если в лагерь их перевезти?
— Не пойдет. Где их там хранить? Да и ненадежно это. Сегодня лагерь здесь, завтра там.
— Ну не бросать же! Знаешь, Сима, года два назад работали мы по краже в монастыре. И грабителей задержали, и все похищенное нашли, вплоть до каждой ложки из трапезной. Все монастырю вернули. Так и здесь.
— Да понимаю я.
— Понимаешь… Ситуация — под копирку. Грабителей, правда, еще не взяли, а награбленное нашли. Значит, вернуть государству надо.
— Это в тебе сыщик говорит.
— Это во мне гражданин говорит.
— Так что ты предлагаешь? — не выдержал Сима.
— На машине будем пробиваться. Вот, смотри. — Сосновский развернул карту. — Мы — здесь. Вот тут, западнее, мост через реку. Он не разрушен, его для наступления берегут. И немцы, и наши. Немцы оборону держат на той стороне. И мост охраняется, естественно, на том берегу. А на этом — только зенитная батарея, она нам не в страх.
— Рванем через мост, — усмехнулся Сима, — и прямо в траншеи к немцам.
— Нам главное — через мост прорваться. За мостом — сразу нейтралка, а впереди — наши позиции.
— Плохо, командир. Как только мы мост минуем, нам вслед и пулеметы, и орудия дадут прикурить. По заднице.
Сосновский помолчал. Будто не понял: как это — прикурить по заднице?
— Свяжемся с нашими, огоньком поддержат.
— Ну, смотри, командир, тебе решать.
К месту, где оставили машину, подъезжали осторожно — кто знает, какая тут обстановка? Но все оказалось в порядке. Березкин — на посту, машина — в готовности.
— Так, — сказал Сосновский, когда группа собралась возле него. — Возвращаться будем на машине.
— Лучше хорошо ехать, чем плохо идти, — согласился за всех Кочетов. — Петрович, принимай лыжи. Поштучно. И расписку напиши.
Рацию (после связи со штабом) Сосновский оставить все-таки не решился: кто знает, как дело обернется.
Колька развернул сани, торопливо уложил в них лыжи.
— Катюхе привет передай, — попросил Кочетов. — Напомни: из Берлина сразу к вам, свататься приеду. И Липовку поднимать.
Немец под Москвой стоит, а он свататься из-под Берлина собрался.
— Ящики в кузове сдвинуть к заднему борту, — приказал Сосновский. — Укроетесь за ящиками. И от чужого глаза, и от чужой пули.
