языков, только малость глуховатом. Он повадился ходить в кассу год назад и все глядел на Кристину, умильно так, нежно и жалостно. Потом положил на книжку пятнадцать тысяч и все настаивал, чтобы Кристина взяла эти деньги. Сотрудницы посмеивались, а Кристина краснела и плакала втихомолку. Он провожал ее домой раза два-три, потом исчез. Кристина сказала, что попросила его не ходить сюда зря.
— Она, Кристина то есть, — пояснила Нора, — несмотря ни на что, только о своем бывшем муже и думала, вспоминала и, наверно, еще любила его. Так-то. А мы ей верили во всем…
— И в ее честность тоже?
Тут Нора глубоко вздохнула и замолчала, будто прислушиваясь к чему-то внутри себя в поисках точных слов.
— Вы нащупали наше самое больное место, — наконец проговорила она. — Никогда, ни одной стотинки не возьмет, малейшая шероховатость — и она просто заболевает. А тут вдруг р-раз — и четыре тысячи! И каким способом!… Ну, я и подумала, что мы, наверно, не знали ее как следует. Как будто только у нее дочь — выпускница! Да если бы она взаймы попросила -мы бы в лепешку расшиблись, а собрали! А она все сокрушалась, что учебный год кончается, а ничего еще не приготовлено, но ни словом не обмолвилась о деньгах, наоборот, обижалась, когда мы спрашивали ее, откуда же она возьмет их, раз не хочет брать от Дишо ни единого лева…
— Именно это и должно было насторожить вас.
— Да, должно было, но не насторожило. Вам легко говорить, а когда рядом с тобой человек мучается, веришь ему. Вот вы как думаете -может человек заболеть гордостью, да так, чтобы умереть с голоду, но ничего ни у кого не взять, а? Все, все сама! Чтобы когда-нибудь дочь сказала мужу и детям: трех жизней мне не хватит, чтобы отплатить матери за все! Вот и отплатила… С ума сойти можно!
— Кстати, как вы думаете, не была ли Эмилия слегка… — я покрутил пальцем у виска. Я задал этот вопрос, скорее, для проформы — чтобы раз и навсегда отмести наше с вами предположение о душевном нездоровье, из-за которого Эмилия могла пойти на крайние меры. Нора начисто отбросила эту версию. Она подтвердила характеристику, данную Эмилии соседкой Раей: молчаливая, важная, гордячка — и, подумав, добавила: 'Она очень много о себе понимала, задирала нос, но кто в ее возрасте ведет себя иначе?'
Сослуживцы Кристины наперебой предлагали свои объяснения ужасному поступку Эмилии, и все объяснения в конце концов сводились к ее чрезмерной чувствительности, к нездоровой семейной атмосфере. Но если Эмилия была невероятная 'гордячка', то нельзя ли то же самое сказать о ее матери и не стала ли гордость Кристины в конечном счете причиной ее преступления?
Гео перевел дух и представил себе, как Цыпленок на другом конце провода терпеливо слушает его, подперев ладонью свою круглую голову. На этот раз 'отчет' явно затянулся, но Цыпленок не прервал его ни разу и не высказал никакого неудовольствия.
— Знаешь, какие мысли пришли мне на ум, пока ты читал свое 'сочинение'? — В голосе Цыпленка явно слышалась улыбка, но Гео догадался, что она относится не к его рассказу, а к тому, о чем Цыпленок сейчас думал. — Я вспомнил, как ни странно, Раскольникова и старуху-процентщицу. Скажи по совести: тайно, в душе, хоть и с ужасом, не сочувствуешь ли ты Раскольникову? Не жалеешь ли его? Вот. И я тоже. И многие так. Я думаю: если бы Кристина вместо государства ограбила этого несчастного старика, не 'выиграла' ли бы она с моральной точки зрения? Сослуживцы хоть и были возмущены ее поступком, но больше всего потому, что это сделал человек, которому они беспредельно доверяли. Обманутое доверие! А кто из них всерьез думал о том, что ограблено государство? Это ведь не живой человек, а нечто отвлеченное, кто же его пожалеет?…
Цыпленок немного помолчал и, когда заговорил снова, Гео буквально воочию увидел на его лице ту же хитроватую улыбку:
— Теперь ты понял, как полезно читать толстые романы?
— Понял, товарищ майор, понял… А все-таки, может, мне приехать в Софию? Вы не скучаете без меня? Вам не надоело перегружать телефон?
— Нет, не приехать, не скучаю, не надоело! Продолжай, пиши свои отчеты. Может, потом в писатели подашься. И звони в любое время, жду.
Гео Филипов продолжал писать свой рассказ.
… Первая встреча с Длинными Ушами. Она произошла на студенческом теннисном корте в тот ранний утренний час, когда дисциплинированные горожане пьют свой кофе, а запоздалые рыболовы бегут с удочками наперевес к своим заветным местечкам на реку Марицу. Я всегда любил корты за их цивилизованную геометрическую красоту.
Этот корт только что полили, плотный красный настил и прямые снежно-белые линии сияли свежестью и чистотой. Я оглянулся вокруг и вдруг ощутил себя частью этой чистоты и свежести. Груз усталости и забот вмиг слетел с меня, как шелуха, мне страшно захотелось схватить лежащую возле парня ракетку и ринуться, как много лет назад, на поле… Глупо, конечно. А я и не знал, что новая девушка Длинных Ушей — одна из первых ракеток страны, да и партнерша ее по другую сторону сетки играла классно. Обе отдавались игре радостно, двигались с элегантной пластичностью. Меня удивляло, как это парень сидит неподвижно, только наблюдает и не бежит играть. Впрочем, я уже знал, что спорт глубоко чужд ему, он регулярно провожает свою новую избранницу на утренние и вечерние тренировки просто 'по инерции'. Так по крайней мере выразился мой пловдивский коллега, едва, наверно, удержавшись от старомодных рассуждений о жертвах, которые приносишь во имя любви…
'Впрочем, каждый из нас наверняка согласился бы ходить за такой девчонкой с утра до вечера', — подумал я с завистью, глядя на коротко остриженные платиновые волосы с кокетливой челкой, очаровательную мордашку и вздернутый носик, не говоря уже о светлых глазах, цветом и блеском похожих на быструю горную речку… Однако, пожалуй, хватит, а то вы и впрямь подумаете обо мне бог знает что. Я, между прочим, запомнил вашу реплику о моей 'влюбленности' в двойника Эмилии. Я позволил себе столь подробное описание девушки потому, что все-таки был немало удивлен быстрой перемене чувств юноши: при всей прелести чисто северного типа теннисистки неужели он мог так скоро похоронить свою бешеную любовь к беспокойному, горячему, южному совершенству Эмилии?
Длинные Уши сидел на кипе старых газет, сцепив руки под коленями. Он меланхолично следил за мячом, а во время пауз в игре с восторгом и радостью смотрел на очаровательную чемпионку, просто любовался ею. Мне стало как-то неловко: зачем я здесь? Зачем собираюсь внести диссонанс в эту 'милую, родную картину', как сказано у кого-то из поэтов, разрушить ее своими вопросами о зачеркнутом прошлом? Но вместо того, чтобы встать и уйти с корта, я сел на первую с краю скамейку, прямо над парнем: протяни руку — и коснешься его вытянутой узкой спины с выпирающими слегка лопатками.
Все говорили о его длинных ушах, а выяснилось, что они вполне нормального размера, просто слишком торчат, а поскольку голова у него небольшая, это особенно заметно. Чем бы еще оттянуть не очень приятный момент, когда я вынужден буду заговорить с ним? Ах, да, можно обратить внимание на одежду теннисисток. Мне ужасно нравится, что обе они в белом. Только сейчас я понял, как неприятно и даже чужеродно выглядят на корте цветные майки и трусы.
Вот Длинные Уши обернулся и пристально посмотрел на меня. Может быть, я думал вслух? Так или иначе у меня возникло чувство, что я здесь не на месте. Парень отвернулся и стал следить за игрой. Я подождал немного: может быть, он снова обернется и тогда что-нибудь придумаю, но он, похоже, просто забыл обо мне.
— Я пришел сюда специально ради вас, — я уже стоял прямо перед ним.
— Вот как? — вопрос был задан для проформы, удивления в нем было не больше и не меньше положенного. Парень не изменил позы, только взглянул на меня без особого интереса. Его впалые щеки, бледное лицо и умные холодноватые глаза какого-то неопределенного льдисто-серого цвета ясно давали понять, что с ним невозможен никакой другой тон, кроме серьезного.
— Да, ради вас. Мне очень нужно поговорить с вами об Эмилии Нелчиновой, если вы еще не забыли ее…
Он снова взглянул на меня снизу вверх, щеки его едва заметно порозовели, ресницы дрогнули.
— Кто вы?
— Родственник. Троюродный брат. Я живу в Вене. Она, наверно, говорила вам обо мне?
— Нет, в первый раз слышу.
