Но слишком неравны были силы, Михай жал и жал его к воде, к зловонной жиже, норовя утопить, и тут Вольф вспомнил о топоре, предусмотрительно захваченном в дорогу.
Чужак улыбался холодно и надменно, словно говорил: «Дочь твоя была моей, только моей и ничьей больше!» Вот это лицо, эту улыбку старик и разрубил, и сам вскоре рухнул без сил…
Когда очнулся и понял, что произошло, он не на шутку перепугался. Чужак лежал неподвижно, обезображенное мощным ударом лицо успело закостенеть и поблекнуть. И тогда Вольф что было сил кинулся бежать — прочь от гиблого места, прочь от наваждения, от того кошмара, который предстал перед его глазами.
Конечно, он не сомневался, что рано или поздно до него доберутся, найдут. Но тогда… тогда страх сковал его по рукам и ногам, вынудил замкнуться в себе и ждать, ждать…
Корбуй и Хорват, когда Вольф закончил рассказ, почти одновременно вздохнули. Хорват глухо сказал:
— Эх, старик, старик, что же ты натворил? Сколько из-за твоего упрямства нервов потратили! Сколько людей от дел оторвали! Неужели б тебе не поверили?
Вольф на мгновение поднял глаза, и Пал Хорват ясно увидел в них запоздалое сожаление: «Кто же знал? Кто же знал…»
— Кто этот Балинт, наш он или чужой? — спросил Вольф.
— Враг он, Балинт…
— А я-то откуда это знал? Потому и боялся — а вдруг честного человека загубил…
Утром «варшавы» подъехали к дому, где жили офицеры. Здесь через лес проходил кратчайший путь. Пал Хорват провожал гостей. Свежевымытые машины сверкали в лучах восходящего солнца.
Шухайда протянул руку Палу Хорвату.
— Не забудь о моем предложении. Твое место у нас! Обдумай все и приезжай… Спасибо за помощь. Без тебя мы бы здесь застряли надолго.
— Я думаю, — начал Хорват, — главное в том, чтобы каждый добросовестно выполнял свой долг. Ты — свой, а я — свой. Здесь. На заставе.
Ему показалось, что этими двумя-тремя фразами он ответил на все вопросы.
