ГАИ у него брат, с батюшкой он по субботам в бане парится, и сын скоробогатька из соседнего села к его старшей Гале уже сватов присылал. Собственный его сын растет и учится, а когда доучится, будет таким же. А что там дальше — не его печаль. И то, что Ваха с друзьями уже в Крыму, в братском окружении еще немногочисленных, но уже горячих братьев-мусулман, ему из-за тына не видно. Да и что он должен видеть? Как возит Ваха орехи на продажу? Пусть возит на здоровье, у дядька Ярика и кум в районе, и брат в ГАИ. Брат, если что, всегда сможет Ваху за нарушение правил дорожного движения оштрафовать.
Вот и Курочкин был уверен, что крепко держит все нити, а потом, бац — ультиматум из детства по электронной почте и все кувырком. Двух недель не прошло, а он уже в Израиловке прячется, беглец и почти эмигрант… А дядьку Ярику куда бежать? Время подойдет — Ваха скажет: «Подвинься, Ярик, ты много места занимаешь. Мне тесно с тобой на моей земле». И начнет подталкивать Ярика. Сперва из Крыма вытолкает, после… После будет видно. И что тогда? Политкорректный кум из района предложит уважать право нации на самоопределение вплоть до отделения, а брат-гаишник и рад будет чем-то помочь, да старый он уже и кроме полосатой палки ничего, как выяснится, у него не осталось…
Я гулял по городу, не думая ни о чем. Мысли сами приходили ко мне и уходили, растворяясь в свежем предвесеннем воздухе. Пустые мысли.
Как-то вдруг я оказался у здания, десятый этаж которого занимает наша фирма. Я не собирался сюда идти, а оказавшись случайно рядом, хотел проскочить это место поскорее. Но надо же было так сложиться, чтобы именно в тот момент, когда я легкой рысью старался миновать центральный вход, рядом остановился хорошо знакомый мне автомобиль. Стивен Малкин, собственной персоной, выбрался из него и сделал несколько быстрых шагов по киевскому асфальту. Мы столкнулись нос к носу. Я не был готов к разговору с ним и не был рад этой встрече. Однако, Малкин, который тоже не ожидал меня вдруг увидеть, похоже, обрадовался ей еще меньше.
— А-а, э-э, господин Давыдов! — проблеял он, резво отпрыгнув от меня почти на метр. — Решили, наконец, навестить свое рабочее место?
Малкин не должен был этого делать. Ему следовало пройти мимо, не заметив меня, либо едва кивнуть, так, чтобы я потом весь день гадал, кивнул ли он на самом деле или же мне это померещилось.
Я не знал, что ответить сорвавшемуся шефу. Сказать, что гуляю тут посреди рабочего дня, когда вся контора в едином порыве повышает надои?.. Мне нечего было ему сказать. Повисла неприятная пауза. На нас смотрели. Малкин нервничал. Ситуация складывалась нештатная, не описанная в учебниках по НЛП. Учебники не оставляют места случайности, а тут такое, на глазах у всех, прямо под центральным входом.
— За время вашего отсутствия, — вдруг проскрежетал Малкин, — за время вашего продолжительного отсутствия и у нас, и у вас произошли некоторые перемены. — Он попытался взять себя в руки и изобразил улыбку. — Воспользуюсь нашей встречей, чтобы сообщить, что на работу вы можете больше не выходить. Об остальном вас известят письменно.
Наконец он изобразил тот самый мелкий кивок, с которого должен был начать, и стремительно скрылся за дверью.
Бедный Малкин. Ему пришлось нарушить еще одно правило: не передавать плохие новости лично. Начальник может поздравлять с успехами, сообщать о повышении в должности или о прибавке к зарплате, но об увольнении и прочих гадостях начальники не говорят. О них пишут секретари в обтекаемых выражениях на официальных бланках. «В сложившихся обстоятельствах Компания с сожалением сообщает, что больше не нуждается в ваших…». А может, никакой он не бедный. Может, он мечтал об этом моменте, о том, как скажет мне об обстоятельствах, и о том, что Компания не нуждается. Но и в этом случае Малкину можно посочувствовать. Допустим, он представлял в деталях и подробностях, как скажет это мне, как скиснет моя физиономия, как прямо у него на глазах из сотрудника крупной международной корпорации, без пяти минут начальника отдела микростратегического планирования я превращусь в обыкновенного украинского безработного. Но ему мало было сознания власти, он хотел, чтобы и окружающие ощутили, как велика его власть. А что вышло? Под удивленными взглядами охраны и случайных прохожих, на сыром ветру, у входа в офисный центр он едва смог выдавить пару жалких фраз. Такую роскошную возможность упустил. Обидно.
Я не спеша брел дальше и размышлял о нелегкой доле Малкина. Не знаю, что там у них произошло за эту неделю. Возможно, они погнали меня из-за Курочкина, а может, Куркин и не имел к этому никакого отношения. В любом случае Малкин мне здорово помог. Не представляю, как бы я вернулся за свой стол, сел за компьютер и взялся выстраивать стратегию продажи колы. Просто не могу этого представить. Я и без того потратил на них пять лет. Хватит. Кстати, Малкин почему-то не вспомнил об Уильяме Ф. Хьюме. Повода не было. Хотя, когда это ему требовался повод? Значит, он и правда волновался.
Наконец затянувшееся прощание с Малкиным я объявил закрытым. И обнаружил себя идущим по Большой Житомирской улице. Слегка моросило, намечались сумерки. Я перебежал через дорогу, свернул в подворотню и вышел к Старокиевской горе. Передо мной были Гончары. Отдохнув за двадцать лет, они опять начали застраиваться. За Гончарами сутулилась Замковая. Я глубоко вдохнул сырой весенний воздух. Мне показалось, что начало теплеть.
— Теплеет, ты заметил? — произнес у меня за спиной голос, не узнать который я не мог.
— Ветер меняется. А ты все за мной следишь?
— Я за тобой, Саша, и прежде не следил, и теперь не собираюсь, — Синевусов встал рядом со мной.
— Это у тебя просто привычка такая гулять здесь. Под дождиком, — понимающе кивнул я.
— Дождик ни при чем. Я здесь живу, — он махнул рукой куда-то в сторону Владимирской. — Вот, с собакой вышел.
Я оглянулся. В руках у Синевусова был поводок.
— Которая твоя? — Недалеко от нас резвилась жизнерадостная собачья компания.
— Нет, мой вон идет, — он указал на одинокого печального терьера с трудом поднимавшегося по склону. Синевусов свистнул и похлопал рукой по бедру. Терьер сделал вид, что торопится к хозяину, но скорости не прибавил.
— Почтенных лет собачка, — заключил я.
— Нет. Просто хитрая и ленивая тварь, — хмыкнул Синевусов.
Мы не спеша пошли к Историческому музею.
— Ну, если мы так случайно встретились, то грех не спросить: ты тоже Курочкина валил?
— С чего ты взял? — искренне удивился Синевусов. — Это не мой профиль. Совсем не мой. Я, наоборот, взялся было помочь ему по старой памяти. Но, кстати, как и ты, довольно скоро понял, что лучше не связываться. Я тебе скажу без метафор, Саша, он себя сам завалил. Сам во всем виноват. Думаешь, почему он двух ветеранов в помощь позвал — тебя да меня? Что, особо ценные кадры? Уверяю тебя, ему в жизни встречались куда более квалифицированные специалисты. Сомневаешься?
— Нет, не сомневаюсь.
— Правильно. Не осталось просто людей, которым он мог бы доверять. Всем успел Курочкин свинью подложить. Кому поросенка, а кому и здоровенного хряка. Кроме нас с тобой. Хотя… тебе тоже. Только ты, видно, еще не знаешь.
— Да брось. За столько лет любая свинья уже всплыла бы. Если б что-то было, я бы знал.
— Ну, так готовься, — тихо засмеялся Синевусов. — Сейчас будешь присутствовать при всплытии. Всплытие, как известно, покажет! История давняя и к нашим нынешним делам отношения не имеет. Разве что самую малость, — еще раз засмеялся он.
— Ну, давай, — пожал я плечами, — вытаскивай свой скелет на свет Божий.
— Можно, конечно, и так, можно и скелетом ее назвать, но мне больше нравится как-нибудь нейтральнее. Историей знакомства, например. Нашего с тобой знакомства.
Синевусов замолчал и искоса глянул на меня. Я понял его намек. Я его понял, и на мгновение у меня перехватило дыхание. Этого не могло быть!
— Ты глупости только не говори, Синевусов! Курочкин проторчал у вас два месяца, как и я. Как и все мы. Мы вместе вылетели из университета, нас — и его тоже — отправили в армию. Выдумай что-то более
