высматриваешь?
— Никогда тут не был, — медленно протянул Сашка. — Интересно.
— Торжественный въезд князя Коростышевского в отчий удел. Колокольный звон. Крестный ход. Пейзане и пейзанки, пастухи и пастушки, старики и старушки. Целование руки и стремени, право вето на вече и право первой ночи на вечер…
— Неплохо бы, — согласился Коростышевский. Свое княжество — и никакого матанализа, никаких дифуров.
Мы с Курочкиным тихонько писали «гусарика». Коростышевский с Канюкой сидели перед нами — их разговор был слышен.
— Не мелочись, Коростышевский, — не отрываясь от карт, посоветовал Курочкин, — сейчас тебе не времена феодальной раздробленности. Завоюй пару соседних областей, объедини их под твердой рукой и грози шведу из своего Коростышева.
— Вам, любезный, грозит вторая взятка на мизере, — холодно отозвался Канюка. — Не отвлекайтесь. Государственные дела решат без вас. Не всякая кухарка способна управлять удельным княжеством.
Почти до самого Житомира колонна шла не останавливаясь, не задерживаясь, аккуратно наматывая километры трассы М-17. Первыми откололись два автобуса, шедшие прямо перед нами. Они свернули на юг, на Бердичев. А вскоре и наш, прощально мигнув фарами, двинул на север. Где-то за Черняховом, на границе Володарск-Волынского района залегло Великое Яблоневое.
Нашли мы его уже в сумерках, а разглядели только на следующий день. Маленькое село, по пояс ушедшее в осеннюю грязь. С востока и юга его окружали яблоневые сады, а северной окраиной Великое Яблоневое выходило к берегам могучей сибирско-европейской реки «Дружба». Сразу за нефтепроводом начинался сосновый лес. Но привезли нас в эту глушь не нефть качать. Привезли нас собирать яблоки — антоновку и симиренку.
А что еще, если подумать, делать осенью студентам-радиофизикам?!
Главная улица села, Имени Ленина, мощеная годах в пятидесятых, а потому все-таки проходимая, сразу за околицей превращалась в ржавую топь, в череду луж, в дорогу, разъезженную и разбитую. Дорога шла через сад и делила его на две половины. По одну сторону от нее росла антоновка, по другую кустилась симиренка. В Великом Яблоневом все делилось на две части — двоилось и половинилось. Фруктовый дуализм. И нас разделили. Просто и без затей — пополам. На две бригады. Одной доверили антоновку, другой — симиренку. Нам с Курочкиным выпала симиренка.
— Ранеты — высокоценные зимние сорта яблок. Какие вы знаете ранеты? — местный агроном, а может быть, кладовщик или завсадом, одним словом интеллигент села — очки, пиджак, картуз и усы (чтобы прятать в них легкую лукавую улыбку), решил показать нам, что мы недоросли столичные. Нам было лень с ним спорить. Нам вообще было лень.
— Запоминайте. А лучше — запишите: в группу ранетов входят сорта «английский», «Баумана», «бумажный», он же «шампанский», «канадский», «кассельский», «курский золотой»…
— По алфавиту чешет, — шепнул мне на ухо Курочкин. — Как на первом курсе сельхозакадемии вызубрил один раз, так ни на букву и не отступает.
— Ты, посмотри, — заметил я, — он за спиной пальцы загибает. Чтоб не ошибиться.
— … «ландсбергский», «орлеанский», он же «шафран красный», «писгуда», «серый»… — пальцы садовода сложились в кулаки… — и «Симиренко». — Он оттопырил указательный палец и задумался. Что-то у него не сложилось.
— И ранет «Симиренко», — повторил он. — Перед вами.
— Вы «бергамотный» сорт пропустили, — вежливо напомнил садоводу Мишка Ренгартен. — Ранет «бергамотный», выведен Мичуриным из глазка сеянца антоновки, привитого на грушу. Плоды средней величины, округлые и лежкие…
— Троечник, — вынес садоводу безжалостный приговор Курочкин.
— Правильно, — подтвердил садовод. — Ранет «Бергамотный». Всего двенадцать. — И зачем-то поднял над головой «викторию» — V. — Откуда знаешь? — потребовал он у Мишки ответа.
— Изучал проблему, — коротко и с достоинством ответил Мишка.
— Откуда знаешь? — повторил вопрос Курочкин, часом позже. Мишка хитро ухмыльнулся. Мишка часто хитро ухмылялся. Он работал над ОТВ, Общей теорией Всего. Теория относительности Энштейна входила в ОТВ, как частный случай. Чтобы однокурсники и соседи по общежитию не мешали, Мишка разрабатывал теорию Всего по ночам. А чтобы самому им не мешать, он работал в шкафу. Мишка одевал куртку с капюшоном, брал толстенную общую тетрадь с выкладками, настольную лампу, которая крепилась на шее, и отправлялся на несколько часов в шкаф. Спал он днём, а на пары вообще не ходил.
— Ты Большую Советскую Энциклопедию хоть раз открывал? — поинтересовался Мишка у Курочкина.
— Ну.
— На букву «К»?..
— Зачем? — не понял Курочкин.
— Фамилию свою искал?
— Может, и искал. Курочкиных, как собак нерезаных.
— Верю. А Рейнгартены — продукт штучный. Вот я и листал энциклопедию, искал однофамильцев…
— Миша, ты не понял, — вежливо остановил его Курочкин. — Я тебя о яблоках спрашиваю.
— Не хочешь ты Курочкин, мозгами работать, — тяжело вздохнул Мишка. — Статьи «Рейнгартен» и «ранет», вернее — «ренет», в энциклопедии на одной странице. Компрене ву?
— Иес, — подтвердил Курочкин.
А Канюка с Коростышевским ушли в антоновцы. Я видел, как другой усатый садовод читал им лекцию об антоновке. Руки он держал за спиной и, перечисляя — уж не знаю, что он перечислял, — аккуратно загибал пальцы. В антоновцы попала и Наташа Белокриницкая. Мы с Курочкиным сделали вид, что ничего не случилось.
Великое Яблоневое было селом двухпартийным. Антоновцы собирали антоновку, мочили ее, возили на кондитерскую фабрику в Житомир, ели мармелад и желе. Они гордились тем, что их сорт — народной селекции. В саду антоновцы работали тремя бригадами: имени авиаконструктора Антонова, имени демократа Максима Антоновича и имени незаконно репрессированного Антонова-Овсеенко. На выборах председателя, они неизменно выдвигали своего, всячески интриговали против симиренковцев, писали на них жалобы в райком и в обком. Бригаде студентов предложили взять имя художника Федора Антонова, но неожиданную прыть проявили наши барышни. Кандидатуру художника они зарезали и назвали свою бригаду свежо и оригинально: «Антоновка». Антоновцы умилились и назначили бригадиром Канюку.
Но и симиренковцы были людьми серьезными. Антоновцам последние сорок лет ни в чем не уступали, и впредь уступать не собирались. И у них всегда имелся свой кандидат в председатели, свои люди и в районе, и в области. Ранет Симиренко из Великого Яблоневого продавали по всему Союзу — от Мурманска до Находки. В Великом Яблоневом ходит байка, что Хрущев, прежде чем за кукурузу взяться, собирался всю страну симиренкой засадить. Он ее будто бы с детства любил. Но антоновцы послали в Москву гонца и разъяснили Никите Сергеичу, что ранет Симиренко яблоко, конечно, хорошее, но против парши не устоит. Рекомендовали антоновку. Опять же — народная селекция. Никита Сергеич разбираться не стал, а народные селекционеры ему еще со времен Трофима Денисовича Лысенко поперек пищевода стояли, поэтому послал он в сердцах садоводов трехстопным ямбом и улетел в Америку. А вернулся он, как учит нас история, совсем другим человеком и тут же взялся за кукурузу. Видно, ему все равно было, чем страну засаживать. А тут американцы со своей кукурузой. И никакой тебе народной селекции, никаких Лысенко…
Симиренковцы тоже работали тремя бригадами: имени Льва Симиренко (называть селекционера Левком Платоновичем запретили бдительные инструкторы из обкома); имени Платона Симиренко, издавшего в 1860 «Кобзаря», и имени репрессированного Владимира Симиренко, сына Левка Платоновича, первого директора института садоводства. Для нашей бригады они готовы были найти и четвертого Симиренко и пятого, но мы собирались обойтись скромным именем «Ранет». Симиренковцев огорчила наша всеядность — мало ли какой именно ранет из группы благородных ранетов имели мы ввиду. Потому, уступая их
