представляешь.
Я и сам не слишком понимал, что значат мои слова, но постарался произнести их как можно убедительней. У меня было впечатление, что я на работе и позирую перед объективом.
– Так ты идешь купаться?
– Купаться? Шутишь?
Она начала раздеваться.
– Ты что, с ума сошла? – хмыкнул я. – У тебя с головой все в порядке?
Океан был совершенно черный. Такой черноты я не видывал в жизни. Он был огромный и страшный и такой холодный, что стыло все внутри. А она скинула с себя одежку и осталась совсем голая, а кругом тьма, ноябрь, – да еще и нырять собралась. Я так и сидел, разинув рот. Соски у нее были красные. Точно кто-то их долго тер или щипал. Я почувствовал, что упал в ее глазах. Понял, что она потеряла ко мне всякий интерес. И все равно я решил не купаться. Во-первых, я плохо плаваю. Кроме того, водная стихия никогда особо меня не привлекала.
Я смотрел, как она идет к океану, и думал: может, мне надо вскочить и остановить ее? Я не знал, что делать. Бежать за ней, точно сторожевой пес? Глупее не придумаешь. Я хорошо понимал, что с ней происходит. У меня тоже такое бывало, когда кажется, что уже не выпутаешься, что карабкаешься наверх по осыпи. Впрочем, именно это мне в ней и нравилось. Как будто мы сто лет знакомы.
Когда я почти уверился, что она утонула, я отправился звать на помощь.
Они стали уговаривать меня успокоиться, отдышаться.
Роже призвал в свидетели всех присутствующих:
– Ну, что я вам говорил? Ведь я вам говорил!
Все бросились разыскивать свои пальто, поднялась суматоха, меня в который раз просили рассказать,
До меня доносилось:
– И что только у них в башке творится?
– Блин, этого только не хватало.
– Надо вызвать спасателей. Ведь это их работа?
Роже вернулся в комнату, схватил телефон. В ожидании, пока кто-нибудь из спасателей продерет глаза, он смотрел на меня с ненавистью. Мать подошла и встала рядом со мной. Тогда он немного смягчился. Волосы у матери были в беспорядке, она вся была расслабленная, потная. Думаю, Роже ничего бы уже не светило в тот вечер, если бы он в меня вцепился. Должно быть, он подумал о том же.
Наконец, разыскав в гараже два фонаря и ракеты, оставшиеся еще от Четырнадцатого июля, – они могли пригодиться, чтобы хоть капельку осветить океан, – мы двинулись в путь. Нас было человек пять- шесть мужчин. Женщин Роже уговорил остаться: пусть лучше дозваниваются куда надо, нечего шляться по берегу и искать приключений па свою задницу, когда в этом нет особой необходимости, простудятся еще. Мы с Роже сели вперед, остальные, ворча, кое-как утрамбовались на заднем сиденье. Трогаясь, он бросил на меня свирепый взгляд. Потом выжал сцепление.
– Дети – это огромная ответственность, – процедил он, растянув губы в нехорошей улыбке. – Колоссальная ответственность, черт подери…
Я не собирался спорить с этим кретином. Но по его тону, по тому вызову, который постоянно звучал в его голосе, когда он обращался ко мне, я мог догадаться, что его дела с моей матерью идут на лад, и мысленно проклинал ее. Готов был задушить собственными руками.
Роже остановился у пивной с опущенными до весны металлическими шторами. Все вышли из машины и отправились на берег. Я привел их к месту, где кучкой лежала одежда Цецилии. Какой-то тип отошел в кусты и начал блевать, делая нам знаки рукой, что, мол, ничего, все в порядке. Потом мы пошли к океану, и Роже стал кричать «Цецилия», сложив ладони рупором. Мы тоже начали орать и звать ее, обращаясь в темноту. Перед нами была как будто черная стена.
– Я знаю, где можно взять лодку, – объявил Роже. – Без лодки не обойтись.
Мы бросились за ним к машине, он достал ручку домкрата, и мы побежали мимо прибрежных домов. Двое остались около машины, чтобы разобраться с ракетами.
Вскоре одна из них взлетела в небо, как стрела, оперенная огненными искрами. Роже в этот момент как раз справился с замком. Мы обернулись и посмотрели на пустой океан. Роже поднял железную штору. За ней оказалась даже не лодка, а маленькая шлюпка. Мы взвалили ее себе на плечи и вернулись на берег.
Новоиспеченные пиротехники старательно решетили небо свистящими снарядами. Они придумали, как их зажигать – с помощью сигары, и были страшно довольны. Но океан оставался пуст и безмолвен, и было непонятно, что делать. Человек, который блевал, был белее полотна. Что до остальных, то больших козлов я в жизни не встречал.
Не спрашивая моего согласия, Роже усадил меня с собой в лодку. Другие остались прохлаждаться на пляже.
– Для начала садись на весла, – велел он мне. – Садись на эти хреновы весла.
Ветер растрепал ему волосы, обнажив лысину и подняв, точно обрывок тряпицы, прядь, обычно приклеенную ко лбу. Казалось, это нисколько его не смущало. Ему было глубоко наплевать на то, что я о нем подумаю, на меня самого и на мою дремучую шевелюру, ведь мы были с ним вдвоем и такие мелочи не имели никакого значения.
– Мужик ты или нет? – добавил он, направив мне фонарь прямо в лицо.
Это его рассмешило. Я налег на весла, и мы отчалили.
– Вот видишь, чем все может кончиться? – продолжал он. – Видишь, что бывает, когда переходишь границы?
– Можете дать мне фонарь? – спросил я. Он посветил направо-налево, потом скроил гримасу:
– Да на кой тебе фонарь? Чего ты будешь с ним делать?
Я понял, что он пьяней, чем кажется. Он был совершенно пунцовый, а глаза блестели, как лак для ногтей. Я продолжал грести наугад, решив не связываться. Мне было жарко, и при этом все тело заледенело. Роже сидел, склонившись вперед, поигрывая фонарем, и время от времени небрежно светил на поверхность воды. Потом снова направил луч мне в лицо, чтобы посмотреть, как я отреагирую. В общем, ему просто нравилось меня дразнить, как дразнят собаку за забором.
– Вам нетрудно было бы перестать на минутку? – осведомился я. – По-моему, мы здесь не для этого.
Он наклонился ко мне:
– Не для этого, говоришь? Ты что, издеваешься?
– Послушайте, мы, вообще-то говоря, ищем вашу дочь. Припоминаете?
– Мою дочь? Какую еще дочь? У меня нет дочери.
Я повернул направо. Берег показался мне очень далеким.
– Если б это была моя дочь, мы бы тут не торчали, – добавил он. – Уж можешь не сомневаться. У этой не все дома, как и у ее мамаши.
– Будем надеяться, что она вас слышит, – сказал я. – И ничего не упустила из сказанного.
– Да ладно! Думаешь, я по ней скучать буду? Полагаешь, нам делать нечего, только скучать по вас? Да мне от нее ни днем, ни ночью покоя нет, и так много лет подряд. Ни дня покоя! С самого начала одни неприятности. Так с чего я теперь буду слезы лить?
Несмотря на свежий воздух, мне казалось, что до меня долетает его зловонное дыхание. На нас спикировала чайка, потом снова взмыла в воздух.
– Но ведь существует хоть что-то человеческое… – заметил я.
– Мы и делаем человеческое: ищем ее на лодке. А большего вы не заслуживаете.
Редкий говнюк. Впрочем, таких немало, чему тут удивляться? Бедняжка Цецилия, прожила всю жизнь с этаким экземпляром. И он еще спит с моей матерью! Если уж она дошла до такого, значит, дело плохо. Похоже, совсем докатилась.
– Знаю я, о чем ты думаешь, – сказал он. – Именно сейчас. Я знаю, о чем ты сейчас думаешь.
– Все может быть, – сказал я. – Только у вас телефон звонит.
