— Верно. Вариантов полно. Ты же не докажешь мне, что у тебя за спиной нет удава, если я лишу тебя возможности оглядываться.
— Слушай. Раз есть Первый круг, наверняка должен быть и Второй.
— Да, — Вадик выдвинул свою королеву по диагонали на вилку с конем и ладьей Паука, — С Первого круга назад не повернешь. Первый круг отвечает за прошлое и настоящее. Ты по определению не сможешь повернуть время вспять. А вот Второй круг замещает зону будущего. Перейти во Второй круг — значит сохранить разум в относительной целостности и не дать себе превратиться в животное. Ведь это, по сути, скотоферма, — обвел он рукой сад и больных в тени деревьев, — Они только и умеют, что жрать да опорожняться.
— Погоди, а как я вернусь со Второго?
— Вечно тебя назад тянет. А я откуда знаю! — удивился Вадик, — Я ж там не был.
— И не пытался? — спросил Паук.
— Твой вопрос неверен семантически. Пытаться попасть туда невозможно. Надо быть готовым оказаться там в любой момент, — желчно сказал Вадик и умолк.
Они сосредоточились на игре. Вскоре Паук понял, что проигрывает. Он сопротивлялся, вплоть до последней пешки и, когда его король забился в угол, задавленный неприятельскими силами, он блаженно откинулся назад.
Дерево поскрипывало от тепла. Паук водил пальцем по шершавым доскам. Потом через динамик дали отбой на дневной сон. Вадик давно сложил шахматы, и они побрели по траве к главному корпусу больницы.
Спустя час Паук сидел в кабинете у Колобка в смирительной рубашке. Доктор скорбно разглядывал горку таблеток, извлеченных из полого изголовья кровати. Одна таблетка откатилась от общей массы, видимо, когда ее высыпали, и теперь сиротливо лежала поодаль.
— Вы знаете, сколько тратит государство в среднем на излечение каждого человека, который сюда попадает? — спросил он.
Паук моргнул и уставился на свои тапки.
— Как давно вы прекратили прием лекарства? — снова спросил доктор.
Паук зевнул и принялся считать количество синих полосок на правой штанине. Ближе к колену одежда была с заплатой.
— Нет. Так не пойдет, — огорченно сказал Колобок, взял отбившуюся таблетку и положил ее на вершину кучи.
Паук лениво представил себя на месте этой таблетки и невольно ухмыльнулся.
— Ага, ему весело, — показал на него пальцем наблюдательный Колобок, обращаясь к одной из двух медсестер, дежуривших у дверей. — Гастроли начинаются. Цирк приехал.
Некоторое время он копался в документах, смотрел какие-то графики и анализы. Вытащил из шкафа толстенную книжищу, ворочал пыльные страницы. Звонко и визгливо чихал. Писал что-то на карточке.
— У вас тушь потекла, — внезапно обронил Паук, стараясь сказать слово 'тушь' как можно громче.
Колобок на секунду замер, губы его мелко задрожали, сам он заметался по кабинету, шепнул что-то одной сестре и выбежал прочь. Сразу же после того, как за доктором захлопнулась дверь, медсестры дружно вынули дубинки, включили питание и принялись избивать Паука. Причем делали это с какой-то сосредоточенностью и методичностью. Он же молча терпел, закусив губу, и отпихивался ногами. Одной сестре он заехал в промежность — никакого эффекта, другой — в живот. Аналогично. Мучительницы были словно из металла сделаны. Вдруг, как по команде, они разом остановились, отступили на три шага назад и замерли у стены. Паук позволил себе короткий стон и ругательства. Потом в кабинет с невозмутимым видом зашел Колобок. Сел за стол. Сложил ручки. Вид у него был виноватый и жалкий, и он делался от этого еще противнее. У Паука перед глазами еще прыгали круги и ныли ошпаренные электричеством бока, поэтому он не расслышал, что спросил Колобок, только помотал головой. Врач расценил это как ответ и продолжил:
— Вы понимаете последствия?
— Пошел ты в жопу! — вырвалось у него.
Лицо Колобка мгновенно вытянулось и побледнело. Глазки увлажнились — вот-вот заплачет, пальцы сплетались и расплетались.
— Опять…. - пролепетал он. — На ночь засуньте его в карцер и два кубика промидола вколите. Хватит с меня.
— Я хочу посмотреть видеозапись.
— Ваше поведение оставляет желать лучшего, — ответил Колобок.
— Покажите мне запись! — заорал Паук, но ему уже стало ясно, что никто ему ничего не покажет, что его сейчас будут усмирять, что этот слизняк отправит его далеко и надолго и перестанет хотя бы делать вид, что настроен на сотрудничество.
— Мы ничего не добьемся. Вам нужно успокоиться.
— Я спокоен.
— Вы ошибаетесь. Вы возбуждены. Поговорим завтра, — говорил Колобок бесцветным голосом.
— Не могу я завтра. Мне надо сегодня, — упрямился Паук.
— Ничего, ничего, — состроил брезгливую гримасу Колобок. — Вчера тоже не могли. Уведите его, — махнул он сестрам.
— Это же замкнутый круг! Так будет повторяться! Сегодня должно что-то произойти и если я не разберусь, что именно…о, это будет катастрофа, — говорил Паук, сопротивляясь сестрам, которые потащили его к выходу за локти. — Дайте мне объяснить!!
Колобок принял отрешенную позу, приговаривая 'Все уладится', и занялся перекладыванием бумажек. Так своевременно зазвонил телефон, он ответил, заговорил о своих делах, и все, он по уши занят, его теперь не достать, Паук для него более не существует.
— Это конец!! Последний день!! — Паук зацепился ногой за косяк, но его быстро отодрали, дверь за Колобком захлопнулась, и все завертелось с какой-то ошеломляющей быстротой — коридор, лестница, боксы, перевязочная, койка, ремни, вот сестра набирает из ампулы шприц, встряхивает содержимое, перетягивает ему жгутом вену, он кричит, срывая голос до хрипоты, вырывается, а вторая сестра с состраданием кивает ему: 'Ничего, скоро это кончится. Потерпи, крошка. Сейчас будет хорошо'. Хочется сказать, чтобы засунула свои увещевания себе в задницу, но все заволакивает сизый туман, в котором тонут очертания комнаты, силуэты сестер, даже он сам, остается лишь его вопящий голос, вспоминающий молитву, заученную с детства. 'Отче наш', — шепчет он, 'Pater noster', — вторит ему церковный хорал, и он слышит, как горят свечи, и он видит величественную музыку, льющуюся из органа — где-то в недрах мрачного костела, и вот его опять тащат куда-то — вниз, по холодным каменным ступеням, во мрак и сырость, где оглушительно капает вода и гуляет пронзительное эхо, а потом извлекают на несколько этажей выше, в зал с высокими сводами, покрытый мраморными плитами — черными и белыми, словно расчерчивая пространство для игры в гигантские шахматы. Набитый призраками, полулюдьми, говорящих с ним о тысяче вещей одновременно. Потом призраки в страхе растворяются в стенах — под куполом зарокотало, и с треском разверзая потолок, обнажая черное беззвучное небо, возникла воронка, и с неба раздался стон, и вибрации, сотрясавшие все его нутро, переросли в слова и слова эти были адресованы ему — Пауку.
— Это ты?
— Да, — выдавил он, сжавшись под давлением голоса.
Сверху сыпались и разбивались обломки, покрывая мрамор горками серой пыли.
— Тогда слушай. Мне надоело возиться с тобой. Ты отнимаешь у меня время. Твое существование кажется мне бессмысленным. Придется вернуть все как было. Только второго шанса тебе не выпадет. Ты не подходишь.
— Почему? — пискнул он. Он хотел спросить что-то еще и побоялся.
— Ты знаешь.
— Что?
— То, что это не галлюцинация. Все, что происходит сейчас, ты считаешь действием наркотика. А
