Баланчин: Уменя бывало такое. Не выходит — и тогда попросишь Чайковского: «Пожалуйста!» Я композитора не видел, но обращался к нему. Я никогда не говорил об этом. Об этом неудобно говорить. Но один, без помощи Чайковского, я не справился бы. Сам бы я не мог, у меня ума бы не хватило.
Волков: Ощущение диалога с мертвыми помогает русским преодолевать страх смерти. Для них тот свет населен знакомыми людьми, а значит, уже не так пугающ. Появляется ощущение обжитости, почти уюта. Поэтому Ростропович на вопрос, боится ли он смерти, решительно отвечает: «Нет! В той жизни я имею больший баланс, чем в этой. У меня там больше друзей. И я с ними общаюсь
там
на уровне новой, другой жизни. Вот почему я не боюсь смерти». Это ощущение личного, почти интимного контакта с великими тенями — свойство, типичное для русского сознания.
Баланчин: Это русская черта. Но это также свойство всех театральных людей. Ты вдруг ощущаешь присутствие Чайковского и понимаешь: «Это, конечно, он! Я иду работать вместе с ним. Он мне поможет».
Баланчин: Чайковский больше любил мать, чем отца. Уже когда он был взрослым, то все еще не мог говорить о ней без слез. Она умерла от холеры, когда Чайковскому было всего четырнадцать лет. Это была незаживающая рана на всю жизнь. И как мы знаем, смерть от холеры стала для Чайковского навязчивой идеей. Мать Чайковского была французского происхождения. Мальчика в семье называли Пьером, хотя по-русски правильно было бы — Петр или Петя. Так и меня называли в школе Жоржем, хотя правильно было бы — Георгий или Юра
Самые сильные свои впечатления человек почти всегда получает в детстве. Особенно это справедливо по отношению к музыкантам и танцорам, потому что музыкой и балетом обыкновенно начинают заниматься очень рано. Мы знаем, что родители Чайковского очень его любили. Этому можно только позавидовать. Каждому хочется быть в семье любимым ребенком, но не каждому такое счастье выпадает. Родители Чайковского также верили в то, что Пьер будет замечательным музыкантом. И сам Чайковский с детства был уверен в том, что будет знаменитым композитором.
Волков: Первые музыкальные впечатления Пьера были не от живого исполнения, а от механического звука — как будто он был ребенком позднего двадцатого
века. Отец купил довольно большой механический орган, и Пьер слушал (как он сам потом говорил — «в святом восторге») как этот орган играл отрывки из оперы Моцарта «Дон Жуан». Этот же орган играл музыку Россини, Беллини и Доницетти. Чайковский полюбил итальянскую оперу на всю жизнь и
оставался
верен ей даже много позднее, когда серьезные музыканты в России считали увлечение итальянской музыкой «неприличным». Первые контакты с музыкой были одновременно возбуждающими и травмирующими. Пятилетнему Пьеру запрещали слишком много времени проводить у фортепиано. Продолжая «играть», он стал барабанить пальцами по оконному стеклу, разбил его и сильно поранил руку. Тогда родители поняли, что мальчика надо серьезно учить музыке.
Однажды ночью, услыхав, что маленький Пьер плачет, гувернантка поднялась в детскую и спросила, что с ним. «
О
эта музыка, музыка! Избавьте меня от нее! Она у меня здесь, здесь, — указывая на голову и рыдая, отвечал мальчик, — она не дает мне покоя!» Баланчин: Здесь, в Америке, считается, что музыка должна приносить только удовольствие, должна развлекать. Это, конечно, не так, особенно если музыкой занимаешься профессионально. Она приносит и мучения, и сознание собственного ничтожества. С ней не всегда комфортабельно оставаться один на один. Вот почему приятнее слушать музыку в зале, вместе с публикой.
Ребенка надо приучать к музыке очень осторожно и бережно. Надо объяснить ему, что это серьезное дело.
У Чайковского была прекрасная гувернантка, она помогла ему с музыкой. С ней он также замечательно выучил французский язык. У нас тоже была бонна-немка, мне она очень нравилась. Я был тогда совсем маленький. А потом она ушла. Когда я поступил в балетную школу, там у нас были слуги. Но это было уже совсем другое. А о моей бонне я часто вспоминаю с неясностью.
Меня родители «засунули» в балетную школу, когда я был маленький. Юного Чайковского родители точно так же засунули в Училище правоведения, в том же Петербурге. И уехали, больше чем на два года. Пьер страдал необычайно. Я это понимаю очень хорошо, потому что тоже тосковал по семье. Но мне все же было легче — родители жили недалеко, в Финляндии — в Лунатиокки. По воскресеньям тетка иногда заходила за мной и забирала к себе. Она жила в Петербурге.
Волков: Много лет
спустя
Чайковский
вспоминал о жизни в Училище правоведения: по четвергам в столовой воспитанникам давали борщ, битки и кашу. Запах борща и каши приятно щекотал нос, а в ожидании битков душа Чайковского «умилялась». Оставалось всего два дня до субботы, когда можно было пойти в гости к родственникам. Баланчин: И у нас в школе почему-то по четвергам давали борщ, битки и кашу. Битки были со сметаной, замечательные! А борщ был гениальный! И у нас тоже по субботам многие расходились по домам. В пятницу был банный день. А в субботу училище пустело — на два дня. Становилось грустно, одиноко. В церковь при-
дешь, постоишь там. При школе была домашняя церковь. Там воспитатель стоит и еще, может быть, два-три ученика. Нужно было как-то время до ужина скоротать. Я ходил в приемный зал играть на рояле. Там тоже никого не было, пустота. Потом был ужин, а после ужина — спать.
Перед сном можно было почитать. Я
любил читать Жюля Верна
— «80 000 лье под водой», «Таинственный остров». До сих пор помню подписи под рисунками: «Если мы ночью в открытом море услышим звон колокола — корабль погиб». Еще все мы увлекались приключениями Шерлока Холмса, Ника Картера и Пинкертона. Они выходили сериями, в цветных картонных обложках. Каждую неделю можно было купить новый выпуск, несколько десятков страниц. Стоило дешево — десять-двенадцать копеек. Эти книжки тут же проглатывались и передавались из рук в руки. Помню «Путешествие Пинкертона на тот свет», «Натурщица-убийца», «Тайна замка Бургас». Очень увлекательно!
Волков: В юном возрасте Чайковский увлекался приключенческой литературой своего времени — Эженом Сю, Александром Дюма-отцом, Фредериком Сулье («Мемуары дьявола») и Полем Февалем. Позднее наслаждался романами Луи Жаколио; о них Чайковский говорил — «очень увлекательно написанные книги». Гувернантка Чайковского так вспоминала о первых книгах, которые она прочла вместе с Пьером: «Кроме 'Материнского воспитания' мадемуазель Амабль Тастю, у нас также было 'Семейное воспитание' мисс Эдгеворс
в нескольких томах. Для естественной истории мы имели маленький иллюстрированный экземпляр Буффона
Д
ля чтения — сказки Гизо, игумена Шмитта Один том, особенно любимый нами, который мы читали и рассказывали по вечерам в субботу, был 'Знаменитые дети' Мишеля Массона». Читали также «Маленьких музыкантов» Эжени Фоа. В одном из писем маленький Чайковский сообщает, что читает письма мадам де Севинье и «Дух христианства» Шатобриана, но признается, что «ничего не понимает». Баланчин: У меня тоже были замечательные детские книжки, но другие — про приключения мурзилок. Они были маленькие, как булавочные головки, эти мурзилки. Они всюду могли попасть и всё видели. Здесь никто не знает про мурзилок, а хорошо было бы рассказать о них американским детям. Надо бы перевести историю мурзилок на английский и сделать мультфильм для ТВ. Был бы замечательный фильм.
Еще помню книжки про
Степку-растрепку
. Это был перевод с немецкого, 
