Как видите, только одно это — «О вкусах не спорят». Он жадно хватает, кланяется, благодарит… Вы должны повторять это про себя, вбить себе в голову, может, это принесет вам облегчение: «О вкусах пе спорят». Я понимаю, это не совсем то, чего вы ждали. Но как знать? Если вы будете твердить это достаточно часто… Есть люди, в какой-то мере вашего типа — правда, пораженные не так глубоко, покрепче, чем вы, с лучшей сопротивляемостью — но, в общем… которым это помогало.
— Да-да, благодарю. «О вкусах не спорят». Да, нельзя желать невозможного, требовать луну с неба… О вкусах не спорят… Все свободны. Все одиноки. Каждый умирает в одиночку. Таков общий удел. Да, это так. Благодарю, Да. О вкусах…
— Не все, представьте, с нами согласны. Отнюдь не все… Тот вынимает трубку изо рта, держит ее в поднятой руке… — Кто, например? — Ну, хотя бы Готран… Он, представьте, тщательно изучил эту зверюгу и нашел… он считает, что это скорее вещь эпохи упадка, поздняя копия распространенной модели… В общем, она его не восхитила… — Вот как… друг перемещает чубук трубки во рту, в его пристальном, застывшем взгляде удивленье… Должно быть, ему кажется несколько странной эта внезапная взвинченность топа, неожиданная агрессивность в голосе… Что вам до мнения Готрана? Он всегда так боится попасть впросак, не сойти за тонкого знатока… Поздняя эпоха или нет… Копия или нет… Мне кажется, достаточно посмотреть… Он протягивает свою пухлую руку, спокойно кладет ее на спину зверюге… — Вы в этом уверены? Вы так думаете? Готран ведь неоднократно выводил на чистую воду мнимые ценности… голос его дрожит… Он разбирается в этом лучше многих других… я и сам, должен сказать, временами спрашиваю себя…
Гость отдергивает руку, в его глазах к удивлению примешивается страх… растерянность человека, который полагал, что находится в обществе друга, и внезапно замечает, как меняется лицо, голос, тон собеседника, ощущает на своем запястье леденящий холод наручников, слышит щелчок, не верит себе… вырывается… — Но я не понимаю… Вы сами только что… вы говорили мне… Он слышит короткий смешок… — Но кто такой я? Какие я представил доказательства? Разве мне принадлежат, как Готрану, какие-нибудь открытия? Разве я обладаю коллекциями? Я и сам, пожалуй… вот сейчас, когда повернул ее этим боком, нахожу, что у нее странный вид… дешевый, не правда ли? ха-ха, пошловатый… Не смотрите на меня так. Я-то вовсе не уверен, что у меня безукоризненный вкус… я могу и ошибаться, а? Разве нет? Я готов это признать. Я готов подчиниться… Не протестуйте. Я ни на что но претендую и готов отречься от ошибочных суждений. Я склоняюсь перед авторитетами, когда они правы. Сам удивляюсь, как я мог…
Надо было совсем потерять рассудок, чтобы разойтись с самыми близкими, порвать такую нежную связь и восхищаться этим убожеством, впадать в экстаз перед этой грубой поделкой… Но теперь все… Конец метаньям. Конец разладу. Я — ваш, слышите, вы, наверху. Вы мне родные, вы мои близкие… Они спешат ко мне… обнимают… Ты же видишь, мы с тобой, больше мы никогда не расстанемся, все забыто… Нет, не сжимайте меня так крепко… Нет, пустите меня, я не хочу, я боюсь… Нет, оставьте ее в покое, не отнимайте у меня, она мне все-таки дорога, эта зверюга, поймите… Если я откажусь от нее… Не прикасайтесь, это свято. Чтоб ее защитить, я готов… Ради нее…
Они мягко разжимают его пальцы, они подымают ее, поворачивают на свету… никудышная вещь… Сильные, нежные руки держат его… Он бормочет… Никудышная вещь… Да, это правда… Вы знали? — Пу, ясно, знали. Это же бросается в глаза, пойми. Забудь о ней, вырвись отсюда, погляди на нас. Их свежие, веселые лица окружают его, оп купается в их свежем смехе… Ну, не прелестны ли они… Им не к чему изучать эпохи расцвета и упадка, достаточно беглого взгляда…
Их быстрый, гибкий, легкий ум ни на чем не задерживается, подхватываемый, колеблемый, влекомый всем, что подвижно, что развертывается, ломается, скользит, бурлит, исчезает, возвращается… медленные, едва заметные зарождения… внезапные вспышки, неожиданности, повторы с их бесчисленными оттенками… отражения… переливы… Ничто так пе отвращает их, как неподвижность, остановка, когда что-то может наполнить их и погрузить в дрему, подобно наевшимся до отвала, блаженно улыбающимся младенцам… а как раз этого ты хочешь, как раз этого жаждешь, бедный старый безумец… Но забудь об этом, откажись, иди сюда, устремись очертя голову, как мы…
Он старчески кряхтит от возбуждения, от удовольствия, широко открывает беззубый рот, смеется, он на седьмом небе от счастья… Да, я иду за вами, да, вот, я здесь, я удивлю вас, я моложе, сильнее и подвижнее, чем вы думали… Вы увидите, вам больше не придется отстранять меня, покидать… Я с вами, я — один из вас…
С нами, в самом деле? Итак, с нами — с места в карьер. Сказано — сделано. И мы сразу принимаем его, без всякой проверки? Предаем забвению прошлое, хотя оно достаточно отягчено, ни о чем не спрашиваем, не считаем нужным выяснить, как могло случиться, что одного неодобрительного слова, произнесенного каким-то мосье Готраном, оказалось достаточно, чтобы покончить с его пылким восторгом? Достаточно было бы, ручаюсь, чтобы этот Готран сказал ему, что форма уха, вот здесь, эта складка, гарантирует самую что ни на есть подлинность… такие произведения можно увидеть только в музеях… в Мехико, в Лиме… и он бы пренебрежительно отшвырнул нас, нас — лентяев, невежд… Вы заметили, как он посмотрел на нас, когда мы почтительно приблизились, когда хотели прикоснуться… его жест, да, почти отвращение… и как только мы, нашими нечистыми руками посмели? Как имели наглость судить? Но стоило Готрану изречь. Явиться и припечатать — на свалку. И он, освободясь, с легким сердцем может переметнуться в паш лагерь. Но это не так-то просто, милый друг.
Он слышит их смешки, перешептывание… они совещаются, они чуют фальшь в его согласии… Вы сами знаете, он — один из них… Да, он из того лагеря, оп с ними, на самой нижней ступени… Он не прочь бы, конечно, вскарабкаться, занять место в первых рядах, подле тех, да… негромкий взрыв смеха… кто котируется выше всех… — Среди педантов?.. — Замолчи… Как ты можешь? Как смеешь? Это ведь эрудиты… Это каста, секта, тайное общество… слова шипят, секут его… Их водой не разольешь, скажи мне, кто твои друзья… У них, вы заметили, у всех есть семейное сходство. Да, тяжелое, непробиваемое самодовольство… Взаимоуважение людей обеспеченных. И само это понятие «работа»… они фыркают… «усилие» — их собственная работа, их собственное усилие, день за днем… без устали… никогда не отступаясь, никогда не пресыщаясь… Луженые желудки. Ненасытпость. Жадность. Подбирая отовсюду, хватая, пакаплнвая, и все, чтоб ие попасть впросак, не остаться с носом, «не упустить»… Вы знаете эти его тревожные взгляды старого маньяка, когда кто-нибудь из них при нем вдруг похвалится чем-то, что от него ускользпуло, чем он не успел завладеть… Этот смущенный, понурый вид, осипший голос… Нет, я не знаю… Нет… Где вы видели?.. А самодовольный богач, кичась своим сокровищем: Вообразите, когда-то я натолкнулся на это в книжонке, которая прошла незамеченной, она появилась задолго до того, как все кинулись писать об этрусском искусстве… Или неискренне, корча из себя скромника: Поверьте, это не моя заслуга… лет десять тому назад только об этом и говорили…
И затаившаяся в каждом из них неутолимая, мучительная жажда… обладать… еще, еще… именно этим… тем, чего не купишь, тем, что даруется свыше… тем, что несправедливая судьба раздала как попало наименее достойным, шалопаям, бездельникам, разгильдяям, растяпам, балованным неженкам, неспособным к черной работе, к подчинению дисциплине, людям, чья больная память отвергает все здоровое… роется в мусорных ящиках, питается отбросами, помоями… гнильем, которое пи за что на свете… от которого тошнит… но они этим кормятся, жиреют на этом, тухлятина идет на пользу этим «творцам», этим «художникам»… Полуиителлигенты? Они? Вы слишком великодушны. Скажите лучше на четверть, на осьмушку… Вот вам представитель, посмотрите, как он чванится в окружении таких же невежд, как он сам. По обождите немного, милые друзья, дайте-ка нам взглянуть… присмотреться… Я так и предполагал… Возможно ли? По это просто цинично… Цинично? Да нет, это было бы еще слишком хорошо, вы его переоцениваете. Бедняга искренне верит в то, что он первым сделал это удивительное открытие. И ему не стоило никакого труда убедить их в этом… Тут нужны строгие меры… Нет, оставьте. К чему? Разоблачишь одного, на его месте появится десяток других. — О, великолепно, я так их и слышу… Ты, когда захочешь, просто неподражаем… — Вы слишком добры… скромно потупив взгляд, кланяясь… Но право же, это не моя заслуга. Тут нет ничего нового.
И оборотясь к нему, униженно ждущему, со вздохом… Нет, это решительно невозможно, мой бедный друг. Нет, право, тебе здесь не место. Странная наивность предполагать, что ты будешь принят, войдешь в наш узкий клан… И прикрываясь кем? Умрешь со смеху… Невозможно поверить… авторитетом Готрана… Да, самого Готрана как поручителя…
— Ио Готран — только чтоб освободиться, удрать, избавиться от этого закоренелого ханжи, чтоб
