поразить своего соперника, разорвать в клочья и посадить на свои мощные и смертельные рога.
— Вы нашли убийцу моей дочери? — с порога крикнул князь, не удосужившись даже поздороваться.
Иштван важно поднялся в кресле, и стараясь своим спокойствием слегка приструнить гнев князя, он рукой указал ему на стул.
— Я весьма тронут князь вашим визитом, но мне не совсем ясна его цель. — командным голосом, каким он привык общаться с подчиненными произнес Иштван, чем и вверг князя в ступор.
Тот уставился на сыщика странным невидящим взглядом и удивленно заморгал.
— Как вы смеете? — прошипел князь. — Вы жалкий щенок!
— Я попросил бы вас не оскорблять меня без причины. — осек князя Иштван, — мои люди делают все что в наших силах. Мы ищем преступника. Поверьте все что смогу, я сделаю.
Князь посмотрел на Иштвана таким преданным и в то же время слепым взглядом и неожиданно, уронив голову на руки, беззвучно зарыдал. Теперь только его плечи тряслись в безудержном порыве горя. Он то и дело тихо поскуливал и всхлипывал.
— Она ведь все что у меня было. Когда Сонечки не стало, я думал все. Жизнь больше не имеет смысла, и мне принесли ее, с такими большими глазами. Она тогда только глянула на меня. Крохотная сонная, и все время пальчик свой посасывала. И знаете, сердце тогда мое дрогнуло, такая прелестная она была. Дайте слово, что вы найдете его.
Князь озвучил свою просьбу тихо, едва слышно, словно умоляя. И Иштван почувствовал жалость к этому свирепому на первый взгляд человеку. Славясь своей сухостью, Мухин всю жизнь теплел в себе любовь к единственному дитяти, которого судьба так жестоко решила отобрать у него на старости лет.
Поступаясь своими принципами, Иштван ответил:
— Вы будете первый, и последний, кого он увидит перед своей смертью, я даю вам слово.
Князь поднялся, поправил ворот своей медвежьей шубы, и, поклонившись на манер военных офицеров быстро вышел. Он должен был уйти, так как чувствовал вновь приближение приступа. Когда дверь за ним закрылась, Иштван опустился в кресло.
Вновь постучали.
— Войдите!
Вошел молодой жандарм, только пришедший с училища.
— Что у тебя? — спросил Иштван, заметив во взгляде вошедшего испуг.
— Вам записка, ваше благородие… вернее две… Одну доставили перед тем как к вам пришел важный гость, — жандарм намекал на князя, — а вторую только что, вот прямо сию секунду. Перед тем как я вошел.
Иштван нахмурился.
— Давай сюда.
Жандарм осторожно, дрожащей рукой протянул сыщику обе записки. Одна записка была написана почерком доктора, Иштван сразу узнал его. А вторая, судя по сладкому цветочному аромату, явно принадлежала женщине.
— Какая первая?
— Вот та.
Значит доктор. Иштван развернул записку и прочел.
«Дорогой мой друг, — писал доктор, — вам срочно необходимо приехать ко мне. То что я покажу вам, может поразить любое сознание. Поможет ли в дальнейшем это следствию, не берусь утверждать, но то что этот факт может заинтересовать вас, я уверен. Ваш Ларионов С.Л.»
Вторая записка не была подписана, но Иштван сразу догадался, что она от Екатерины Дмитриевны. По смыслу и той трепетности, что скользила между строк. Он бегло пробежался взглядом по письму. Она просила прощения за свой детский порыв, и надеялась, что этот случай никак не сможет испортить зародившуюся между ними дружбу.
Удивительная девушка, нежная и ранимая на первый взгляд, но в глубине ее души пылал пожар такой чувственной страсти. Иштван даже на секунду представил себе, что слышит ее спокойный голос, когда вновь пробежался взглядом по строчкам написанным красивым, ровным почерком.
Он отложил письмо княжны, и вернулся к записке доктора.
На что намекал доктор, и что такого он мог обнаружить? Надо было немедленно это выяснить. Иштван быстро собрался и вышел.
Академия, где трудился доктор Ларионов, располагалась на улице Нижегородской. Это было единственное в Петербурге заведение, где преподавали судную медицину и готовили военных врачей, способных работать в любых экстремальных условиях. Ларионов был лучшим в своей области, именно поэтому его ценили и каждый студент попавший к нему на курс гордился своим назначением, хотя в работе медик был требовательным, поблажек не давал и ошибок не терпел.
Мертвецкая, где хранили тела умерших, располагалась в здании построенном на собственные средства Ларионова, в значительном отдалении от основного корпуса.
Это было желтое, двухэтажное здание, выдержанное в гамме всего комплекса. Окруженное со всех сторон старыми липами и дубами, оно у каждого вызывало тоску и уныние, при одном только взгляде на него.
На двух этажах корпуса, располагались учебные залы, и кабинеты учительского состава. Помещение, устроенное в виде амфитеатра, где хранили тела и проводили учебные вскрытия, располагалось в подвале. Студенты в шутку называли его подземельем или катакомбами, так похожи были коридоры и комнаты- муравейники на римские могильники.
Иштван прошел внутрь, и спустился по узкой каменной лестнице, в темное полуподвальное помещение.
К амфитеатру, где доктор Ларионов обычно давал уроки мастерства своим студентам, вел длинный темный коридор, тускло освещенный редко размещенными на стенах подсвечниками. Электричество еще не было проведено в нижнюю часть здания, поэтому приходилось пользоваться старыми методами.
Тишина стояла жуткая, пробирающая до дрожи. Лишь изредка завывал ветер, сумевший сквозь невидимые пути прокрасться в этот склеп. Играя с пламенем свечей, он проносился по коридорам, и слегка лишь коснувшись своим ледяным дыханием, исчезал в темноте.
Иштван ступал тихо, стараясь не шуметь. Любой звук в этом странном месте отдавался зловещим эхом.
— Жуть, — передернулся Иштван от странного ощущения.
Он редко заглядывал к доктору в его обитель смерти, и даже если случалось ему наведываться, то всегда здесь толпились группы молодых студентов, жадно внимающих каждому слову своего учителя. Сегодня же было безлюдно, что еще больше нагнетало атмосферу нарастающей паники.
Впереди появилась арка, откуда лился теплый свет. Амфитеатр, был единственным местом в подвале, куда было проведено электричество.
Иштван вошел. Никого. Ни доктора, ни студентов. Вокруг лишь мертвая тишина. На железном столе в центре зала, под укрытой простыней явно просматривались очертания человеческого тела. Иштван подошел к столу, оглянулся и позвал профессора:
— Семен Львович!
Никто не ответил.
Вдруг раздался громкий стук, и Иштван обернулся, успев выхватить свой револьвер. Но опасения его были напрасны, это порыв ветра распахнул настежь ставни единственного окна, спрятавшегося почти под потолком.
— Семен Львович! — громко повторил Иштван, и поежился.
Опять никто не ответил, но на этот раз Иштван отчетливо услышал тихий стон, у себя за спиной. Он обернулся к столу и посмотрел на белую ткань укрывающую тело. Ему показалось? Или на самом деле кто-то стонал? Иштван не мог понять. Тогда он решительно взялся одной рукой за край простыни и осторожно приподнял белую ткань.
Прямо на него, стеклянным неподвижным взглядом смотрел профессор. Иштван успел заметить муку и боль, сквозившую на уже не молодом и добром лице Ларионова. Затем скользнула тень приближающейся
