жемчуга. Классика от Шанель. Оно оттеняло ее белую кожу, в ушах сверкали небольшие золотые серьги с бриллиантами, отделанные мелким белым жемчугом, а на руке – все тоже кольцо, которое он увидел в первый раз. Очнувшись, Чичиков подлетел к Наталье и стал умолять ее напоследок подарить ему вальс. Она засмеялась и согласилась. Они вальсировали самозабвенно. Павел Иванович взглянул в ее синие глаза и как будто провалился в пропасть бездонную. Перестал соображать. Бдительность потерял. Зашептал ей на ухо:
– Бросайте жениха своего, поехали со мной! Ведь тут жить нельзя – Вы, такая чистая, и Вас в дерме измажут. Все здесь срослись в один клубок. Вот прикажет Ваш папаша и меня уничтожат, тот же Молчалин, глядишь, пристрелит, а начальник полиции скажет, что я сам под бандитскую пулю попал, подставился. Решайтесь, Наталья. Я свет переверну, чтобы Вам хорошо жилось, где угодно, только не здесь. Здесь все прогнило. И Ваш отец по острию ножа ходит. Боюсь, он – конченый человек. Время его прошло. Будущее – за Молчалиным. У него ноутбук с автоматом Калашникова слит. И дело, и разбой в одном флаконе. Будущее и за нами, может быть, если уедем отсюда. С Молчалиными нам не равняться. У них все схвачено.
Наталья сначала посмотрела на него недоуменно, как на сумасшедшего: «Что это Вы такое говорите?! Странно слышать!» – Но потом она развеселилась, посчитав его слова шуткой. Она рассказала, какой замечательный ее Гарри. Он палеонтолог, у него большое будущее, а вот она – историк, археолог. «Представляете, – какие сокровища хранит для археолога Британский музей и Британская Библиотека!» – восклицала она.
Павел Иванович залюбовался ею, забыв обо всем. А напрасно. Ведь войдя в зал в начале банкета и подхваченный вездесущим Николаем Владиславовичем, не почувствовал Чичиков, как Молчалин, обняв его нежно, прикрепил незаметно микрофон – маленький такой, – к его пиджаку. Забыл, что надо быть осторожным, не заметил, как нахмурился Жмуровский, слышавший все его речи к Наталье; как недовольны дамы, незамеченные им, а ведь они приехали разгадывать его, Чичикова, загадку. В пылу любви он уговорил Наталью на прощальное танго, и они станцевали его так пылко, так страстно, что запыхавшаяся Наталья даже засмущалась. Потом она, дождавшись тишины, попрощалась с публикой, поцеловала отца и побежала к машине.
– Прощай, Наталья. Прощай мимолетное виденье! – думал Чичиков растроганно.
Он оглянулся. И… Дамы жались к стенкам, даже поближе к выходу, а господа. О, господа надвигались на него стеной, стаей, тучей. Впереди всех господин Жмуровский, плечом к нему – Молчалин. Если и не было в их руках пистолетов, то кулаки они сжимали явно.
Чичиков попятился.
– Вы что, господа?
– За Натальей захотел приударить? – зашипел, задыхаясь, Петр Алексеевич, – или за ее миллионами, или сам в Лондон, а меня в Москве кому надо сдать? Это Я, Я – конченый человек?!! Да я тебе башку, как цыпленку сверну!
– Да что вы, что вы! – Чичиков быстро оценил обстановку. – У меня и в мыслях не было!
Но лица оставались суровы и злы. Он понял – сейчас кто-нибудь крикнет : «Ату его!» – и поминай, как звали.
Сам не зная, откуда взялась в нем отчаянная храбрость, но он заорал во все горло:
– Вы что, за дурака меня держите?! Я давно уж своему другу-журналисту в Москву все отписал, даже ваши фотографии послал. Если что – он разместит в интернете, в газете пропечатает, на телевидении репортаж сделает!
Толпа мужчин в черном замерла. (Вдруг – правда?).
А Чичиков разошелся.
– Да вы на себя посмотрите: вы же – мертвые души! Упыри! Одна Наталья – живая, да и та в Лондон умчалась. Дайте мне дорогу, а то всем хуже будет, а так хоть при деньгах останетесь.
Чичиков не стал ждать, когда они очнутся. Гордо подняв голову, и еле сдерживая себя, чтобы не бежать, он прошел через расступившийся строй, и спустился с крыльца. Крикнул парковщику:
– Машину мне, поскорее!
Сел в Бентли, и с места дал газ – 200 километров в час. Он и не заметил, как выскочил Молчалин и дал приказ очередному парню в черном. Тот вскочил в белый Мерседес, и помчался по следам Чичикова. Микрофончик был и указывал, куда едет Павел Иванович.
Хоть и был Чичиков прожженной бестией, наглым авантюристом, беспринципным разбойником, отъявленным подлецом, но и ему было страшно. Ведь убить, зарезать, поджечь, обокрасть сейчас ничего не стоит, а чем он лучше других? Вот даст Жмуровский команду, и Молчалин соберет банду, а то и сам, не моргнув глазом, перережет ему горло.
Только заскочил Чичиков на минуту в Храм к отцу Амвросию. Кинул ему 50 тысяч рубликов и фразу кинул:
– Помолитесь, батюшка, за мою душу грешную! – И тут же выскочил из церкви, как ошпаренный.
Но, очутившись в Бентли, – единственное родное существо, – вдруг понял он, что белый мерседес, стоявший у банкетного зала, находится в десяти метрах от него. Как? Откуда? Холодный пот потек по спине. Потом он взял себя в руки, ощупал тщательно костюм и нашел-таки микрофончик. На ходу выкинул он пиджак (жаль, пиджак-то от Армани, но своя голова дороже), и помчался на север – пусть думают, что он в столицу отъехал – а сам, без труда оторвавшись от Мерседеса, по окружной дороге повернул на юг, к ближайшему международному аэропорту.
Грел, грел его грешную душу билет c открытой датой на самолет в Женеву, купленный им сразу же по прибытии в город N. И еще миллион долларов, оттянутых в городе. И этот миллион и еще триста тысяч, оставшиеся после московских афер, уже ждали его в Швейцарии. До ближайшего аэропорта, откуда летят самолеты в Женеву, на его машине три часа пути. Поддать надо газу.
И какой же русский не любит быстрой езды! Лети птица-тройка, то есть машина с хорошим мотором, на хорошем бензине. Эх, жаль, придется в аэропорту бросить!
Куда мчишься Тройка-Русь? Дай ответ. Да уж и не надо ответа. Примчалась, разваливается на части. Продали ее, ограбили и продали, как ненужную скотину. Вся страна превратилась в одну станицу Кущевскую. Да, к тому же, эти бандиты неприкасаемые. В прямом смысле слова. Неприкосновенны депутаты всех уровней, неприкосновенны прокуратура и милиция, недосягаемы для закона олигархи и чиновники разных мастей. Оттого с таким упоением, с такой небывалой скоростью прибежали в российскую власть самые маститые бандиты. «Мы как боги», – совершенно серьезно заявил один прокурорский чин.
Да уж, Индия или Вавилон лет так тысяч пять назад имели такие законы. И у нас, и у нас!
Да здравствует страна победившего бандитизма!
Двухголовая курица на ее гербе получила, наконец, реальное воплощение в виде двух юридически подкованных голов. И легла эта курица на всю Русь, высасывает богатства из ее недр, пьет кровь из ее народа. Такую варновую систему себе устроила как в Индии 5 тысяч лет назад: на 15 семей поделены все леса, все реки, все недра, все деньги. Уничтожены заводы, чтобы работяг не было, а были одни торговцы, продающее привозное, заморское. Уничтожено образование, чтобы молодые полуидиоты либо стали наркоманами, либо пошли в банды, уничтожена медицина, чтобы откормленные хари с купленными дипломами поскорее прикончили тех, кто еще выжил, а оставшиеся прекрасные врачи работают за себя и за них и получают такую мизерную плату, что самим впору бы выжить. Уничтожили армию, чтобы некому было перевороты против них совершать, развращена безнаказанностью милиция и прокуратура. Сами они о себе пишут: «Мы – цепные псы режима».
И вот разрываются две головы: одна отправляет деньги и детей на запад, скупает там замки, и ждет, когда же рухнет эта проклятущая Россия, вторая – с ужасом ждет прихода китайцев, уж и остров стратегический им отдали, откуда китайцы на материк перебрасывают мост. Им и стрелять-то не надо. Они просто придут – полтора миллиарда – и будут «мясо белых братьев жарить». А русские что? А что они могут? В России нет даже бензина для стратегических бомбардировщиков, сами машины во всех частях рассыпаются и подвязаны изолентой. Все заводы стоят. Даже гвозди и подшипники теперь идут из Китая, а спутники и ракеты собирают из импортных деталей. Кому в этой стране жить? Не тем, кто живет в ней сейчас. Нет. Двухголовая курица мечтает, всей душой мечтает поскорее страну уничтожить. Нет страны – нет проблем. Некому будет счет предъявить за разграбленные богатства, за униженный и оскорбленный народ. Они будут жить в английских или испанских замках, пока их народ будут вырезать, то есть доделают
