специфическими проблем, мы будем в состоянии еще глубже войти в область биологии. Научная биология совпадает с витализмом; успехи, достигнутые в физиологии Гельмгольцем и т. д. по существу не являются разрешением биологических проблем, а приложением физики к биологии.
Симферополь, 12 июня 1919, 21.25–30 мин
Возражение Гурвича на мою критику (кроме заметок на полях, мы еще порядком поговорили) во многих случаях обнаружили, что в моих пониманиях было много недоразумений. Самым существенным пунктом разногласий остается вопрос о том, чье толкование витализма точнее и правильнее. Отчасти его возражения против моей формулировки покоились также на недоразумении: именно он считал, что закономерностью следует называть главным образом, так сказать, структурные свойства, общие и всем неорганическим телам, в организмах же преобладают свойства архитектурные. Я ему указал, что понятие закономерности мною понимается шире, включая в себя понятие о каноне, стиле и т. д. Тем не менее, он считает, что моя формулировка неправильная, так как понятие «особенных закономерностей» слишком неопределенно и не отличает витализма. (Оствальд создает понятия нервной энергии и т. д., оставаясь с биологической точки зрения механистом). В этом, по-видимому, Александр Гаврилович прав: видимо, моя формулировка неудачна и нужно приискать что-нибудь другое, хотя я по-прежнему считаю, что в моем понимании витализма остается нечто, не уничтоженное аргументами Гурвича.
Симферополь, 15 июня 1919, 23 ч. 25 м
Ходил на ботаническую экскурсию под руководством профессора Кузнецова. Некоторые впечатления относительно псевдомиметизма у растений записаны мною в тетради о миметизме, здесь же отмечу некоторые отдельные соображения. Прежде всего обратил мое внимание один вид шалфея, у которого, по- моему, как-то сама собой напрашивается мысль, что распространение окраски у растений также не детерминировано целлюлярно, а есть определенные сферы влияния. Именно верхушка цветоносного побега не несет цветов, а несет простые листья, но не зеленые, а фиолетовые (конечно, несколько иной формы), как бы дополняющие наверху цветы и служащие вместо ярких венчиков сугубой «приманкой» насекомым (оставляю толкование на ответственность Кузнецова). В фиолетовый цвет окрашены не только эти листья, но также шлем цветков и кончики зеленых прицветников (последнее совершенно непонятно с точки зрения телеологической). Было бы очень интересно проследить расположение всех этих частей в бутоне: вероятно, все фиолетовые части окажутся в одной зоне, хотя про распустившееся растение этого сказать нельзя. Характерно только, что фиолетовый цвет (уже сплошь фиолетовых частей) окрашены всегда верхние части.
Мне пришло в голову растение, виденное мною в Каире, где, насколько мне помнится, красные листья сидели ниже цветущего побега. Цветы, кажется, были там совсем невзрачны: интересно выяснить не будут ли у этого цветка нижние части окрашены в красный цвет, так как покраснение происходит снизу.
Мне пришло в голову, что против господствующей хромозомальной теории определения пола могут быть выдвинуты аргументы из статистики рождаемости, помимо того, что процент мальчиков (особенно, если принять во внимание недоносков) выше процента девочек, но также и те отношения в чередовании полов, которые, как будто, имеют место. Именно, мальчики и девочки, как будто, рождаются полосами (несколько мальчиков, потом несколько девочек и наоборот), а очень редко вперемежку. Кроме того, тот факт, что существуют матери с наклонностью производить определенный пол. Конечно, эти данные, как будто, не проверены строго, но если бы они оказались правильными, то здесь пришлось бы принять что- либо помимо добавочной хромозомы. Эти вопросы составляют любопытную проблему для приложения теории вероятностей, что, кажется, еще не было сделано.
Симферополь, 18 июня 1919, 18 ч. 30 м
Удивительно, до чего в биологии ценят только «открытия» в области фактов и совершенно не ценят воззрения того же автора в теоретических областях; хуже того, нельзя сказать, чтобы их не ценили, их просто не считают нужным опровергать. Старая история с Ламарком, которому прощали его зоологическую философию; воззрения Ниссля насчет «Мервенграу», которые обычно совершенно игнорируются, взгляды Агати на закономерности в строении животных (у него есть какая-то работа о господстве числа три у пиявок, о чем с превеликим негодованием мне сообщал Филипьев) и т. д. В этом, в сущности говоря, и выражается невысокая степень развития биологии. Приходится утешаться тем, что и в физике из сравнительно недавнего прошлого можно было подыскать схожие примеры: практические работы Фарадея ценили высоко, а его теории ни в грош не ставили; сходное было с Менделеевской теорией растворов.
Обычное представление, что наивысшим критерием ценности какой-либо научной теории следует считать возможность предсказывать события, следует, на мой взгляд, несколько ограничить. Возможны предсказания и в ненаучных областях или на ненаучной основе. Характерной особенностью научного предсказания является то, что оно формулируется количественно (как, например, открытие Нептуна или новых химических элементов). Поэтому такие предсказания, где утверждение относительно неизвестного не дается в самой общей форме (предвидение Вейсманом процесса редукции, Гофмейстером — подвижных сперматозоидов у хвойных, предвидение, хотя бы в шутливой форме, двух спутников Марса и т. д.) стройно научным назвать нельзя. На почве общеэволюционистских воззрений можно постулировать переход между двумя формами, но научным предсказанием можно назвать только тогда, когда можно совершенно определенно указать свойства неизвестных видов.
Предсказания в органической химии на почве стереохимической теории являются до известной степени переходными. Уже теперь можно предсказывать некоторые свойства неизвестных веществ (например, Вернером, постулировавшим оптическую деятельность некоторых кобальтиаков, что со временем было получено), но в этих предсказаниях, как будто, далеко недостает той точности, которая требуется для истинно научного предсказания. Вполне научной можно считать лишь часть стереохимических предсказаний именно там, где указывается число неизвестных веществ и притом показывается, что это число количественно исчерпывает все возможные соединения.
Симферополь, 22 июня 1919, 12 ч. 50 м
Прочел первые два выпуска «Успехов физических наук». Содержание статей в общем оказалось доступным, хотя, конечно, я не мог проследить, например, рассуждений в статье Крылова о северных сияниях и магнитных бурях. Ряд интересных литературных указаний. Из речи Вейерштрасса, помещенной во втором выпуске, интересен совет Якоби о знакомстве старых научных сборников и научной переписке старых ученых. Последнее, безусловно, очень ценно: многие мысли и указания приходили часто в голову и старым ученым, но они не решались их произносить печатно, как, например, и методы свои (напоминающие приемы интегрального исчисления) Архимед изложил только в письме, а не сообщал в трудах, предназначенных для распространения. В моих собственных целях полезно было бы ознакомиться хотя бы с перепиской Негели и Менделя, письмами Дарвина и т. д. Несомненно, что там можно будет найти массу ценного.
Интересно (стр. 95) указание на интернационализм Лейбница. В письме к графу Головкину он пишет: «я не различаю ни наций, ни отечества, я предпочитаю добиваться большего развития наук в России, чем видеть их среднеразвитыми в Германии. Страна, в которой развитие наук достигнет самых широких
