журчала вода – проверяют наполнение? Или это снова в голове шумит?
Оскалился, достал из шкафчика бутылку коньяка, налил стакан, выпил...
Зазвонил городской телефон – Петр Платонович, помедлив, поднял трубку.
– Это я, Говоров... Александр Иванович... мы в аэропорту виделись... Вам не звонила ваша сестра?
– Какая сестра?.. А. Еще нет, – ответил Поперека. – Но я помню.
– Вы знаете, что она сошла в Праге?
– Да?!
– Сказала: хочет посмотреть город и сама доберется. А я так надеялся, что навестит мою жену... у нее сильные головные боли... они по списку в одном пансионате.
– Да? Как позвонит, я попрошу. Я помню.
– Спасибо. Я перезвоню?
Телефон среди ночи трезвонил еще раза три, но Петр Платонович больше не откликался. Наверное, по поводу “некролога”. Ближе к полуночи из интереса (все-таки тщеславный ты, собака!) включил сотовый – тот сию секунду замурлыкал. На линии (в эфире, ха-ха!.. как ангел с крылышками висела...) жена Наталья.
– Ну как ты? Не бери в голову.
– Согласен. Только в антиместо. Извини. Вознесенский.
– Ничего. Если что, я в больнице.
– О’кей.
Он уже намеревался выключить свет, как в дверь тихо постучали.
Кто бы это мог быть? Ужасно, если Люся. Не отцепишься. Может быть, стихи притащила, посвященные врагам Попереки? Однажды она сочинила, когда пошел слух, что некие враги собираются завалить его докторскую диссертацию.
Постучали снова. Он затаился, но снова стук. Может быть, из-за двери успели расслышать, как он говорил по телефону.
– Кто? – глухо спросил Петр Платонович. – Я уже сплю.
– Извини, тогда я завтра... – это был Рабин.
Завтра, кстати, суббота.
– Ну заходи.
Пьяный еврей – это всегда смешно. Рабин напивается очень редко, но почему-то сегодня перестарался, еле на ногах держится. Стоя в дверях, похож то ли музыкальный ключ, то ли на доллар.
– Ну, проходи, проходи.
Рабин с красными волосами (все уверены, что это парик!) прошелестел мимо в пространстве, легко опустился на стул, поднял соловые иудейские глаза.
– Что-нибудь случилось?
У Рабина жена украинка, вот уже года три донимает его, чтобы они уехали в Израиль. А он не хочет. Его возражения Попереке известны давно. Во-первых, Толя не знает языка. Во-вторых, там опять идет война. В третьих, у него тут интересная работа в лаборатории Петра. А она ему в ответ кричит, уткнув руки в боки: во-первы’х, там бохато живуть. Во-вторых, диты станут людями. В-третьих, не понравится – вернемся... Он в ответ: уезжая, мы продадим квартиру... ты уверена, что, вернувшись, сможем купить новую? Там-то ведь дадут жилье в долг. А она смеется над ним: трус. Ты не еврей, ты москаль!
– Ну, чего ты хотел сказать? – спросил Поперека полуночного гостя. – Я пить не буду.
– Это из-за меня... – промямлил Анатолий, мигнув трагическими глазами, напомнившими Попереке проворачивающиеся нули на табло аэропорта.
– Что?
– В твоем некрологе насчет синагоги. Это из-за того, что я у тебя работаю.
Поперека расхохотался.
– А как насчет мусульманского кладбища? Где у нас татары? Впрочем, все русские в прошлом татары. Ну, кроме тех, кто в скитах отсиделся. Хочешь анекдот? Еврей приехал в Израиль, пожил год и говорит священнику. “В России я жидовская могда, здесь я русская сволочь. Где я, ребе, мог бы быть просто человеком?” – И поскольку Рабин был пьян, твердо, по слогам ему отчеканил. – Ты тут ни при чем. Кстати, у многих коммунистов жены еврейки. Мода началась с Брежнева.
– А за что же они тебя?! Надо подумать.
– Иди спи, дорогой.
– Не надо мне говорить “дорогой”. Я не в ресторане. Думаешь, если я выпил, не соображаю ничего? – Рабин помотал перед лицом Попереки пальцем. – Когда я выпью, я смелый. Смело мыслю.
Петр Платонович грустно улыбнулся. Он любил этого “чахлика”. А что касается хмельной смелости, у него, у Попереки, всё было наоборот – если он напивался пьян, он начинал ощущать себя полной бездарностью, жизнь казалась бессмысленной, и он мог даже заплакать, поразив тех, кто привык к Попереке самоуверенному и сильному. Но переоценивать эту его слабость не следовало, особенно врагам...
– А знаешь... – Рабин всё морщил и морщил лоб. – А ведь они тебя уже кусали.
– Кто?
– “Дуповцы”. Ты, конечно, не обратил внимание... но когда ты год назад вез образцы в Женеву и тебя тормознули на таможне...
– Ну, пропустили же!
– Ты улетел, а тут без тебя... заметку тиснули: “К буржуям с доносом!” Дескать, за своими тридцатью сребренниками. Мы тебе потом и не показывали...
Лицо Попереки вмиг посерело.
– Да что же они, суки?! Если у нас нет пока хороших приборов... так и жить, блядь, среди светящейся земли, пока их дети мутантами не вырастут?! Тогда и спохватятся?!
– Секретность, – значительно кивнул Рабин. – Могли и арестовать.
– Да? Это как в анекдоте о Ленине. Дедушка, а ты Ленина правда знал? А как же, внучек. И какой он был? Он был гуманный. Вот иду я утром, а он на крылечке сидит, броется. Здравствуйте, говорю, Владимир Ильич. Здравствуй, говорит, Витёк. А ведь мог бы и зарезать. Они что, думают, я и в самом деле продался Америке? Все их секреты отдал... Да в их атомный город спокойно можно пройти... – он мстительно задумался. – Знаешь, что?
– Что?.. – Рабин слегка испугался. – Не надо.
Петр Платонович, удивленно глядя на него, откинулся на спинку дивана.
– А сам говорил – всегда готов помочь.
– Помочь – помогу, – туманно ответил приятель.
– Завтра мы с тобой поедем в тайгу. Походим вокруг зоны, ты – с “Беллой”, а я с “другом”. – Имелся в виду более точный, чем “Белла”, широкодиапазонный дозиметр “ДРГ-01М1”. – Сейчас бардак, да еще суббота... никто не обратит внимание. Вроде бы за брусникой пойдем. Согласен? Ну, согласен, нет? Ну, решайся!
Рабин подумал и кивнул огненной головой, едва не ударивши лбом о настольную лампу. Так и договорились.
9.
На высоком крыльце железнодорожного вокзала из каменной урны валил желтый дым – кто-то
