– Это я, – ответил тихий голос. Звонила опять жена Наталья. – Мне показалось, у тебя неприятность. Нет?
– Нет, – ответил Поперека. Хотя не в первый раз удивился – у милого врача чутье, как у цыганки. Вот и говорите после этого: люди – не божественные создания, а просто мясо на каблуках.
– Если что, ночевать приходи к нам. С тобой сын хотел поговорить. И дочь звонила... мама взяла трубку, беспокоится... говорит, утром по НТВ показали кусочек фильма, как вы там с Толей... Говорит, с ними опасно шутить.
– Посмотрим, – вызывающим тоном ответил муж и бросил трубку. Нет, он в тот дом не пойдет. Тем более теперь. Ему не нужна жалость. А Наталья запросто уловит по глазам, что Петю кто-то очень близкий обидел...
Только сели пить кофе в левой части лаборатории, возле лазерной установки, вновь заявился в синем халате профессор Карсавин. Из дверей кивнул.
Чувствуя, как чернеет, грубеет лицом, Поперека поднялся. Что, теперь этот господин будет извиняться за Минатом? Или будет упрекать за мальчишество? Надо бы провести его за отгородку, в кабинет, но Карсавин уже открыл рот и помедлил, дожидаясь абсолютного внимания.
– Считываю, вы поступили правильно. – И лишь после эти слов надменным взглядом поздоровался с сотрудниками Попереки. – На то и щука, чтобы карась не дремал. Или наоборот. Короче, я лично в вашем поступке не вижу ничего антипатриотического. Как вы думаете?
Это он уже обращался к сотрудникам Попереки.
Рабин пожал плечами, на лице его была кислая мина, означавшая: зачем вам мнение бедного еврея? Для проформы? Вася же Братушкин странно ухмылялся, глядя на академика. Лишь бы грубость какую не сказал. Вася никого не боится и может иной раз ляпнуть двусмысленную шутку. Но ему всё прощается, он великий изобретатель. Когда не хватает приборов и нет денег – смастерит из ерунды, и работает прибор. Его Карсавин уже не раз приглашал перейти в свою лабораторию с обещанием платить в полтора раза больше, чем Поперека.
– Слушаю, – пропел академик, продолжая глядеть на Братушкина.
– Вы от меня ничего не услышите, – пробормотал Вася. – Нам главное – чтобы картошка была и водки стакан.
Академик поморщился. Можно подумать, что Вася алкоголик. Братушкин пьет, конечно, но не настолько, чтобы мозги потерять.
Красавин, пожав руку Петру Платоновичу, медленно и величаво удалился. Сотрудники некоторое время молчали. Потом Рабин вдруг вскочил, он вспомнил: утром ему домой позвонил некий мужчина и пообещал за телефильм тридцать сребренников, вымазанных говном.
– Я записал голос, – усмехнулся Толя. – Передадим в УВД, там выпускники нашего факультета, найдут.
Поперека отмахнулся, скривившись как от зубной боли.
– Ерунда. – Да и в самом деле, уже не эта телевизионная передача на памяти и не гнусная публикация прошлой недели угнетала душу, а вот эти два письма от старого друга. Как он мог?! И это случайное совпадение – удар за ударом, или не случайное? Сотрудникам показать? Нет.
Работа опять не шла. От великой тоски включил сотовый, тот мгновенно замурлыкал, как Соня, но Петр Платонович не стал слушать – отключил. И все же почувствовал себя немного удовлетворенным: о нем помнят. Ведь номер сотового знают лишь самые близкие люди.
К вечеру малодушно нажал кнопочку. И немедленно телефон ожил, Поперека услышал гнусавый, нараспев голос:
– Ну, как, Петя?! Народ всё знает! Еще не то будет! – и короткие гудки.
Что народ знает? Про письма Гурьянова?! Или про что?.. Снова в голове будто река зашумела. Кровь бросилась в лицо.
Поперека склонился над столом, сильно сжав ладонями виски. Вдруг ему стало мучительно тяжело дышать. Стол накренился, как плот. Включенная в сумеречной лаборатории лампа под потолком полетела, как желтая оса в угол...
Когда Петр Платонович очнулся, он лежал на продавленном диване с торчащими пружинами. Над завлабом тряслась явившаяся к концу дня на работу Анюта, брызгая водой из стакана.
– Перестань... – пробормотал Поперека. – Ты же не поп. Ты меня уже освящаешь? Или соборуешь? Как правильно, Вася?
Стоявший в стороне Братушкин угрюмо покрутил лысоватой головой и ушел. Наклонился Толя Рабин, спросил, произнося слова четко, как иностранец:
– Те-ебе не дат-ть конь-яка? Расширяет.
– Какой коньяк? – возмутилась Анюта. – Надо врача... там занято, но я сейчас...
Поперека хотел брови сдвинуть, а вышло – от боли глаза заблестели.
– Только Наташе не звоните. Встаю. – Шевельнулся. Тело под кожей будто пузырьками наполнено, как бутылка минеральной. Всё болит. Но Петр Платонович все же спустил ноги с дивана. – Все о’кей. Зер гут.
А про себя подумал: кстати, вот так умирают, наверное. Давление? Как это в частушке? “Раньше поднимался хрен, а теперь...” Бум-с – и привет.
Но, кажется, еще жив. Давненько такого не было. Давненько я не играл в шашки. Поднялся на ноги, прошел медленно к плывущему столу, сел.
– Вы что, работать?! – ахнула Анюта.
Он отмахнулся от нее, снова включил компьютер, вышел в сеть. Взглядом подозвал Рабина.
– Посмотри...
– Да-да, – тут же подсел рядом Рабин. – Что?
– От Жорки два письма. Как думаешь, не подделка?
Анатолий долго читал тексты. И долго молчал. Обернувшись к Анюте, Петр Платонович смешно и высоко оскалил зубы, как пес Руслан, когда у него отнимают кость. Анюта поняла: все нормально, ей надо покинуть начальство.
– Не верю, – пробормотал Рабин.
– Тоже мне Константин Сергеевич.
– Нет, правда же, плешь какая-то. Чтобы Гур – такое – тебе?!. Хотя – адрес его?
– Конечно.
– Давай переспроси. Может, хохмит? А смайлик забыл поставить.
Поперека засопел, мотнул головой: нет.
– Почему?
– Потому. – “Жорик пунктуальный человек. Тут другое. Просить объяснений после столь оскорбительных упреков? Унижаться? Нет”.
Рабин его понял. Он очень понятливый и добрый, этот Анатолий Рабин.
– Ну, давай я. Напишу: тебя нет в городе, прошу мотивации.
– Он тебе не ответит.
Рабин опустил черные глазища. Наверное, обиделся. Хотя всем известно: Гурьянов высокомерен. Как, впрочем, и Поперека.
– Давай я сам, – резко сказал Петр Платонович. – В таком же духе. – И настрочил текст: “Ты грибов чернобыльских наелся? Или это у тебя возрастное? Ты кому пишешь? Может быть, ошибся адресом? Быстро ответь. Петр”.
Электронное письмо ушло. Теперь нужно было ждать. В Америке сейчас три часа ночи. Утром, в девять-десять Гурьянов прочтет и ответит. У нас к тому времени будет десять ночи. Можно поваляться здесь и подождать письма.
В смятении, разбитый, с трудом ворочая руками и ногами, Поперека за Рабиным побрел в буфет – здесь уже уборщица мыла пол. Но Петра Платоновича буфетчица знала, улыбнулась, только в глаза старалась не смотреть: сложный человек Поперека, посочувствуешь – на фиг пошлет.
До поздней ночи Поперека в своем кабинетике писал статью.
– Ты не скоро? – спросил из-за порога Рабин. Всё еще не ушел?! – Я удаляюсь. Всю серию заново
