Вблизи престола
В 1999 году мировая культура отмечает два юбилея: 250 лет со дня рождения Гете и 200 лет со дня рождения Пушкина. Оба гения схожи хотя бы тем, что значили они в формировании духа и самосознания своих народов. Не мое дело сравнивать их творчество, жизнь, взгляды. Меня заинтересовало другое.
Недавно, когда мне пришлось участвовать в разговоре на расхожую тему «Художник и власть», я вспомнил эпизод, вычитанный у Ромена Роллана. В 1812 году в Карлсбаде встретились Гете и Бетховен. Во время прогулки произошла любопытная сцена. На аллее показалась императорская фамилия. Увидев их издали, Гете оставил руку Бетховена и отошел на край дороги. «Тогда, — пишет Бетховен, — я надвинул шляпу на самые брови, застегнул сюртук и, заложив руки за спину, стремительно двинулся в самую гущу сановной толпы. Принцы и придворные стали шпалерами, герцог Рудольф снял передо мною шляпу, императрица поклонилась мне первая. Великие мира сего знают меня. Я имел удовольствие наблюдать, как вся эта процессия продефилировала мимо Гете. Он стоял на краю дороги, низко кланяясь, со шляпой в руке. И задал же я ему головомойку потом…»
Сцена выразительна, хотя, возможно, Бетховен приукрасил ее. Но суть различного отношения к власть имущим она выражает. Бетховен замечает по этому поводу, что короли могут заводить себе ученых и тайных советников (имея в виду чин Гете), но они не могут «создавать великих людей, таких людей, чей дух поднимался бы выше этого великосветского навоза».
Поведение Бетховена мне всегда было симпатичнее, но позже я понял, что суждение мое поверхностно. У Гете была своя, немалая правда. Десять лет своей зрелой жизни Гете потратил, управляя Саксен-Веймарским герцогством; он занимался акцизом, финансами, рекрутскими наборами. Он был политиком на практике, старался что-то сделать, и это не прошло бесследно. Конечно, глупо считать Гете раболепным, скорее, он исполнял светские условности, от которых не был свободен. Политика, участие во власти — этим он купил себе условия работы. За все надо платить, он платил разочарованиями. Бетховен — бедностью.
Пятьдесят лет Гете прожил в Веймаре, окруженный секретарями, чиновниками, придавал блеск и славу двору герцога. Награждаемый орденами, званиями, стал духовным властелином чуть ли не всей просвещенной Европы.
В Веймаре, в доме Гете, — античные статуи, библиотеки, залы, кабинет, сад… Там я невольно припомнил Михайловское — место ссылки Пушкина, его несвободу, забытость, затерянность.
Царский двор хотел и даже старался приручить Пушкина, пока не убедился, что это невозможно. Не годился он для придворной службы. А ведь нуждался в хорошем жалованье, не чужд был тщеславия, не прочь был получать чины и награды. Но что-то мешало ему стать при дворе своим. Физиономия власти для Пушкина была не столько физиономией царя Николая, сколько холодно-бездушной высокомерной личиной Бенкендорфа.
Непричастность к власти была для Пушкина органична. Но это не было непричастностью к политике. Судьбы друзей-декабристов, повешенных и сосланных, мучили его всю жизнь. Странное чувство вины перед ними не отпускало его.
«Чтобы что-то создать, надо чем-то быть», — утверждал Гете. Этим, может быть, определяется нравственная роль Пушкина в России. Влияние личности Пушкина так же велико, как влияние его поэзии. Почему так жадно припадает именно к истории его личности поколение за поколением? Ко всем подробностям его жизни, жизнелюбию его духа? В них находят если не ответы, то пример, так нужный в нашей духоте, приниженности, — пример свободного и цельного человека. И независимости от двора. Он, истый аристократ, не суетился у трона. Да, Пушкин зависел от политики, от власти, зависел, как все мы до сих пор зависим, — тягостно, унизительно. Таково, видимо, состояние граждан каждого недемократического общества. Но он восставал перед этой свинцовой значительностью:
Часто приводимая эта цитата замылена, исчезает ее глубинный смысл. Между тем слова Пушкина до сих пор остаются вызовом нашим расхожим представлениям о роли поэта. Не должен он служить не только властям, но и народу. Не для него он пишет. Его взаимоотношения с властью проходят не через народ; если народ ждет призывов, лозунгов, то не дело поэта отзываться на эти ожидания. Долг поэта в самовыражении, в том, чтобы прислушаться к себе, к своим сокровенным чувствам — там может оказаться и гражданское чувство, а может его и не быть. Лучше всего, когда дух человеческий может выразить то, что отражается в нем. В Пушкине отражалось и время, и политические страсти: он не отшельник, гражданский дух его кипит. В «Памятнике» он признается: его поэтический долг — «милость к падшим призывать» и восславить Свободу. Нет противоречия с тем, чтобы «себе лишь угождать» и «милость к падшим призывать». Милосердие к декабристам — это жжет его душу, это и была служба себе, он этим угождал требованию своего гения.
Тоталитарная власть любит себя объединять с народом, преуспела в этом и советская власть, да и нынешняя тоже заверяет, что она лучшее выражение народных чаяний. Власть привлекает художника к себе, уверяя, что, служа ей, он служит народу. Она подкупает, дает звания, награды, делает его депутатом, тайным или явным советником. Часто, очень часто художник тешит себя надеждой, что ему-то удастся что- то существенное сделать для свободы, демократии. Так тешил себя Державин, стараясь стать советником Екатерины. У нее в советниках служили и Вольтер, и Дидро. Великие советники украшали императрицу, но нисколько не воздействовали на ее политику.
Принято считать, что с Гете вопрос ясен, поскольку он служил, был тайным советником. Значит, совмещал творчество с властью. Но не будем упрощать. Да, Гете в этом несравним с Бетховеном или Шиллером. Но когда в 1792 году Гете попросили помочь новому союзу германских князей, он ответил, что считает невозможным объединение для совместной деятельности князей и писателей. Вкус власти быстро приелся Гете. Всеобъемлющий гений его устремился в науку, естествознание. Вера в благотворность участия в государственной власти оказалась беспочвенной. Смысл всякой власти сводился к корысти и упрочению несправедливости. Чем дальше, тем глубже становились его сомнения в счастливом исходе человеческой истории.
Не забудем, что и Пушкин тоже служил по министерству иностранных дел, получал жалованье и тем не менее так и не сумел почувствовать себя чиновником. Не был приручен, ждал минуты вольности святой и «нетерпеливою душой» внимал отчизны призыванье.
Гете и Пушкин — современники. Гете жил в сравнительно просвещенной Германии, Веймарский двор обеспечил ему благополучие, покой, его не терзала цензура, не мучили заботы о хлебе насущном, он счастливо путешествовал по Европе, был свободным гражданином. Недаром он считал себя космополитом — гражданином мира. Ничего этого не было у Пушкина, он был лишен всех этих прав и этой свободы. Для него власть воплощал жандармский корпус Бенкендорфа, сыщики, доносители, виселица, где качались пять повешенных друзей, царь — его личный жестокий цензор, ссылка…
Если вглядеться повнимательнее в жизнь Гете, оказывается, проводимые им реформы даже в масштабах маленького Веймарского герцогства вязли в застойном болоте. В конце концов он понимал, что нельзя поступаться своим талантом ради попыток одолеть рутину существующего строя. Не раз он