— Это вы мне?
От неожиданности Грейс едва не выронила отвертку.
— К вам это тоже относится, — сухо ответила она. — Но на этот раз — нет, не вам.
— Вам помочь?
Дейв стоял в дверях; свитер, смутно белеющий в полумраке, не скрывал широкой груди и гордо расправленных плеч. Смущенная оттого, что при одном взгляде на него кровь ее быстрее побежала по жилам, Грейс отвернулась.
— Спасибо, не надо. Все в порядке. Держа отвертку обеими руками, она снова попыталась подцепить распроклятый винт.
— Почему вы не позволите мне помочь?
— Потому что мне ваша помощь не нужна! — пыхтя, отчеканила Грейс.
— Да уж вижу.
Сильные руки вдруг обхватили ее за талию и подняли в воздух. Ошарашенная, Грейс взвизгнула и замахала в воздухе отверткой… а в следующий миг шлепанцы ее коснулись пола. Ноги ее подкосились, и Грейс рухнула на Дейва, инстинктивно схватив его за плечи.
— Что вы делаете?! — взвизгнула она.
— Э-э-э… просто стою, — невозмутимо ответил он.
— Просто стоите?! — повторила Грейс, с ужасом чувствуя, что сарказма в ее голосе не слышно. А слышно кое-что другое… совсем другое…
Кто бы мог подумать, что ей будет приятно прижиматься к груди этого бездушного робота?!
— Я не хотел, чтобы вы сломали себе шею, — произнес Дейв. Его теплое дыхание обжигало щеку Грейс.
— Я… я бы и сама справилась.
Она презирала себя за то, что не чувствует гнева. За то, что мечтает навек остаться в сильных, теплых объятиях Дейва. Сердце ее бешено колотилось о ребра, и Грейс боялась, что Дейв услышит этот стук. И — с потрясением и ужасом — она внезапно поняла, что хочет… нет, жаждет… его поцелуя!
Что, черт побери, произошло?
Дейв хотел взять отвертку — а вместо нее в его руках оказалась женщина. Нежная женская грудь прижалась к его груди, легкий цветочный запах атаковал ноздри, пробуждая неуместные и нежеланные чувства.
Что такое на него нашло — с чего он вздумал снять женщину с лестницы, словно мешок с картошкой? Естественно, она потеряла равновесие и, разумеется, схватилась за первое, что подвернулось под руку. То есть за него.
Нет, у него явно что-то не в порядке с головой. Дейв ощутил укол стыда. Довольно миссис Бенедикт от него натерпелась — он не станет мучить ее еще и сексуальными домогательствами!
Домогательствами? — язвительно переспросил внутренний голос. Секс? И это все, что тебе от нее нужно?
Дейв опустил глаза. Грейс Бенедикт замерла в его объятиях, широко раскрыв зеленые глаза и приоткрыв губы, словно молила о поцелуе…
Просто смешно! — перехватил инициативу другой голос, тот, что принято именовать гласом рассудка. Ты с ума сошел, Бертон: эта женщина только о том и твердит, как тебя ненавидит!
Дейв прокашлялся, разрывая магию тишины.
— Простите, — хрипло произнес он и, резко убрав руки, засунул их в карманы джинсов. — Я ел на ужин мясо с грибами, — сообщил он, осматривая пол в поисках упавшей отвертки. — В холодильнике есть тарелка и для вас. — Будем считать, что это извинение, сказал себе Дейв.
Грейс молчала — должно быть, придумывала очередную язвительную реплику.
Подняв отвертку, Дейв молча взобрался по стремянке и принялся снимать сетку с лампы. Послышались тихие шаги. Дейву не нужно было оборачиваться, чтобы понять: он снова остался один.
7
— Входи! — крикнула Грейс, услышав знакомый легкий стук в дверь.
В зеркале отражалось ее лицо — бледная, застывшая маска отвращения. Чертыхнувшись, Грейс взяла вторую сережку.
— Чудесно выглядишь! — бодро заговорила Хетти. — Куда вы идете?
Грейс испустила тяжелый стон.
— На ежегодный зимний бал в клубе «Сент-Эльм».
— А, понятно. Новая попытка добраться до сэра Эдмунда?
Грейс прикрыла глаза и молча кивнула. Не только перспектива новой встречи со свекром страшила ее — еще сильнее мучило воспоминание о вчерашней встрече в чулане. Неужели она и вправду желала, чтобы Дэвид Бертон ее поцеловал? С ума сошла, что ли? Должно быть, это от усталости и от переживаний. Последние несколько дней она сама не своя. Что может быть страшнее, чем поцелуй Стервятника? Как же ей повезло, что он не воспользовался ее безумием!
— Да, повезло! — упрямо пробормотала она, закусив губу.
— Грейси, ты что-то сказала?
Грейс покачала головой и потерла ноющие виски.
— Нет.
— А он очень милый, правда?
Грейс уставилась на тетушку широко открытыми глазами. Выглядела Хетти вполне нормальной: ни безумного взора, ни пены на губах. Не зря говорят, что внешность бывает обманчива.
— Надеюсь, ты говоришь о малыше Майке?
— Да нет, — невозмутимо отозвалась Хетти, — вообще-то я имела в виду Дэвида.
Из зеркала на Грейс смотрело собственное ошарашенное лицо.
— Милый?! Ничего себе милый! Да он только и знает, что унижать меня и издеваться надо мной! Милый, нечего сказать!
— А по-моему, он ведет себя безупречно. — Хетти мягко улыбнулась. — Скажи, Грег когда-нибудь мыл посуду после еды? А лампочки менял?
— Грег вырос в роскоши, — пробормотала Грейс. — Привык, что за него все делают другие.
Почему она защищает Грега? Должно быть, оттого, что тетушка вздумала сравнивать его с Дейвом. Любому, у кого есть глаза, ясно, что эти двое скроены по одной мерке — бессердечные, наглые эгоисты! И то, что Дейв помогает ей по дому, еще не означает, что он — прекрасный принц!
— Я не собираюсь с тобой спорить, — отрезала Грейс и, встав во весь рост перед зеркалом, оправила на себе платье для коктейля.
Это платье из нежно-розовой органзы, идеально облегающее стройную фигуру, Грейс сшила сама — и, надевая его, с каким-то благоговейным восхищением любовалась творением своих рук. Ей вспомнился день, когда она надела это платье впервые — во время медового месяца. Они с Грегом собирались на танцы; но, едва увидев облако тончайшей летучей ткани, украшенной абстрактными узорами и расшитой затейливыми розочками из серебряной канители, Грег заявил, что в этом платье нельзя выходить в свет — оно, мол, совершенно безвкусно, Грейс в нем выглядит, словно хиппи на маскараде. В то время. Грейс еще безоговорочно доверяла вкусу мужа; вздохнув, она убрала отвергнутое платье в шкаф и больше не надевала.
Грег покупал ей платья — роскошные, но безликие изделия известных модельеров. После смерти мужа Грейс их не носила — слишком тяжела была горечь воспоминаний.
Взволнованная воспоминаниями, она провела руками по глубокому вырезу, по рукавам-фонарикам, оправила широкий пояс и пышную юбку длиной до колен. В душе поднимался гнев на Грега, искалечившего ее жизнь, а вместе с гневом — и жажда борьбы.
