Мамкино наследство

готово к твоему спасению. Готово Евангелие для вразумления тебя во всех случаях жизни, готова драгоценная одежда заслуг Христовых для прикрытия твоей духовной наготы, готово тело и Кровь Сына Божия для насыщения твоего глада, готов елей и бальзам для уврачевания твоих ран, готова всемогущая благодать Духа святого для подкрепления твоих слабых сил, готов малый венец для увенчания твоих малых подвигов.

-Неужели дед писал? Нет, почерк женский. Мамка. Мамкин почерк, точно.

«Душа моя, душа моя… раскрой глаза и поднимись с греховного ложа. Решись служить Богу живому и истинному, как ты служила доселе идолам страстей.

-Мамка – мамка, зачем ты так рано ушла? Зачем оставила нас  с братом? Несмышленыши слепые… Где взять силы подняться с греховного ложа, о котором тут пишут? Как избавиться от страстей? Ведь  без водки жить не смогу. Правда… Говорю Зинке, что смогу, что она во всем виновата, что пилит. А сам? Сам без бутылки ни дня. Придумываю себе всякие оправдания.   Типа, подумаешь, ну выпью, могу и не пить, но выпью. А что делать? Выпьешь, легче становится.  Вот скажу сейчас, здесь, на этом чердаке, что пить не буду больше. И что? Что делать буду? Что в этой деревне делать? Дом один не подниму. Работать негде. Курей завести? С Зинкой ругаться? Пойти к ней в батраки, как Пашка? Дешевой рабочей силой ценой в поллитру?

 Есть Надежда, Надюшка из детства. Не признавался себе, что любил ее когда-то. Если бы с Пашкой тогда в шалаше глупую клятву друг другу не дали, может быть, были бы они с Надюхой.  Она ведь светлая какая. Разве смог бы ее обидеть? Может,  и не поздно еще. Одна ведь.  Только, что я ей дам?  Одними воспоминаниями сыт не будешь. Того Петьки и той Надюшки – сладкой юшки уже давно нет. Нет.  Ничего нет!  Не нужен никому. Только мамке. Всегда была рядом. Только мы тебя не слышали, слышать разучились совсем. Спасибо, хоть сейчас в родной дом привела. Что же мне делать? Как же жить? Икона твоя? Ехать с ней в город? А там что? Все сначала. Здесь оставаться? Как жить?  Что делать?

Он так и уснул с иконой в руках.  Впервые за последние годы уснул, как в детстве, тихо и спокойно.

***

На улице было темно, когда он спустился с чердака. У Зинки горел свет. Тихонько, чтобы не попасться на глаза, отнес ей лестницу, прислонил к сараю.

-Эй, кто там? – вышла из дома.

-Да я. Лестницу поставил.

-Что, как вор крадешься. Брал громко, возвращаешь тихо?

-Переживательная ты женщина. Переживала, что совсем не верну. Вернул – опять не так.

-А спасибо?  Забор обещал поправить, картошку посадить?

-Сына вырастить и дом построить?

-Шутки тебе.

-Да какие шутки.

-Ну что решил? Остаешься, в город поедешь?

-Не знаю еще.

-Утро вечера мудренее. Может, есть хочешь? Картошка с ужина осталась, огурцы соленые, целую трехлитровку открыла – самой не съесть.

Пашка сглотнул слюну. Есть и правда хотелось.

-Ну, пошли, не бойся.

-Чего мне бояться? Это ты бойся. Чужой, с улицы. Ночь на дворе.

-Да какой ты чужой! Ты же копия Пашка. Слышал же, как визжала? Думала – он с того света вернулся -  картошку помочь  да и забор поправить, завалился.

-Шутки у тебя. Ты, прости, Зина, не пойду я. Домой надо.

-В город возвращаешься?

-Да  какой