благословенной эпохе, когда она одна давала ему комфорт и достаток. Поэтому именно чувство отмщения испытывает она, когда читает в письме от 4 июня 1888 года, что он никак не может обойтись без нее: «Милый, дорогой друг мой! Я никак не могу, чтобы от времени до времени не беспокоить Вас денежными просьбами. Конечно, Вам покажется удивительным, что теперь, когда я сделал концертное путешествие по Европе и получил пенсию от царя, я могу все-таки нуждаться в деньгах. Но дело в том, что путешествие имело в результате, кроме утомления и увеличения известности, страшные, невероятные денежные расходы. [...] И после долгих колебаний я решаюсь, если возможно это, просить Вас вместо 1 октября прислать мне бюджетную третную сумму в настоящее время. Вы оказали бы мне этим огромное удовольствие и облегчение в моем временном стесненном положении. Очень совестно и стыдно беспокоить Вас, особенно ввиду того, что теперь, казалось бы, меньше чем когда-либо я имел бы повод беспокоить Вас и злоупотреблять добротой Вашей. Будьте здоровы и, ради Бога, простите меня».
Он умоляет простить его, а она готова целовать ему руки, чтобы отблагодарить за то, что он снова обращается к ней, несмотря на то что его финансовое положение очевидно поправилось. Осчастливленная этим возвратом к денежному вопросу, она поспешно отсылает ему требуемую сумму. Выполнив его просьбу, она предается мыслям о том, что для нее это просто мелочь, тогда как в нескольких верстах от нее любимый будет так счастлив, что станет молиться на нее, как на посланницу Провидения... Вот, в сердце артиста, она соперница Их Императорского Величества. Не будучи в числе приближенных ко двору, она внезапно начинает чувствовать себя на равных с сильными мира сего. Однако финансовая ситуация Чайковского не менее сложна, чем программа его будущих турне по Европе. Едва получив от Надежды деньги, он сообщает ей, что ему предлагают поехать на три месяца в Соединенные Штаты и обещают невиданный гонорар: двадцать пять тысяч долларов. Он также делится с баронессой, что, несмотря на столь утомительный переезд, он склонен принять предложение. Что ответить? Она не решается давать советов, зная, что в будущем, скорее всего, будет кусать себе локти. Посему она не говорит ни «да», ни «нет» и на том умолкает. В действительности уже несколько месяцев она живет с ощущением, что больше не оказывает на него того влияния, что прежде. Он больше не ее. Да и почти все близкие люди уходят от нее. Все ее дочери, кроме Милочки, замужем, свили свое гнездышко или летают на собственных крыльях, не заботясь о матери. Последний из ее сыновей, Максимилиан, проще Макс, только что приобрел имение и ведет в роскоши пустое существование в лучших традициях клана фон Мекк. Да вот и Милочка собралась вылететь из гнезда. Ее руки попросил князь Ширинский. Как отказаться от столь почетной партии, тем более что малышка, похоже, влюблена по уши. Боясь остаться со дня на день одна, тогда как она рассчитывала держать этого ребенка, саму невинность и жизнерадостность, подле себя вечно, Надежда принуждает себя притвориться, что довольна, когда ей хотелось бы рыдать от досады. О своем будущем зяте, которому всего двадцать лет, но который уже публикует статьи в газетах, ходит в Сибири на медведей и находит время, чтобы заниматься семейным имением, она пишет Чайковскому: «Пожелайте счастья моей Милочке, этому ребенку-невесте. Юная парочка влюблена друг в друга невыразимо и теперь пока счастливы до бесконечности, а что будет дальше, то находится в руках Божьих». Свое письмо она заканчивает, радуясь еще раз чудесному восхождению Чайковского к славе, которая пересекла границы его родины, и сравнивает его с птицей, вырвавшейся из клетки и облетающей на своих крыльях мир.
Польщенный честью быть одним из первых, кому было сообщено о том, что Милочка выходит за князя, Чайковский отвечает баронессе 12 июля 1888 года: «Я очень радуюсь, что она выходит замуж за столь симпатичного Вам человека, даже, признаться, и тому радуюсь, что Милочка будет княгиней, но все-таки у меня при мысли о Вас сжалось сердце. Отсутствие Вашей младшей дочки будет, я думаю, очень тягостно для Вас, особенно в первое время. Она вносила так много оживления и прелести в семейную жизнь Вашу! [...] Как бы то ни было, но нельзя не радоваться, что она выходит замуж по любви и за такого чудесного юношу».
Однако поздравления не заставляют Чайковского позабыть о собственных материальных затруднениях. 22 августа 1888 года он снова пишет Надежде, прося денег, авансом в счет ежемесячных бюджетных сумм. «В течение зимы дела мои, несомненно, поправятся, и я, как Вам известно, могу даже, может быть, серьезно разбогатеть. Теперь же обстоятельства так сложились, что я принужден убедительно, горячо просить Вас прислать мне остающиеся две трети всей бюджетной суммы за будущий год, т. е. четыре тысячи рублей серебром. Если это возможно, убедительнейше прошу Вас прислать эту сумму приблизительно ко 2 сентября».
Надежда выполняет его просьбу, не колеблясь. Что для нее четыре тысячи рублей? Травинка в стоге сена! Она издали представляет себе радость возлюбленного при виде ее подписи внизу чека. Это ее способ вкусить полноту обладания. Никогда не познает подобного упоения Милочка в объятиях своего мужа. Когда Чайковский сообщает Надежде, что «благодаря ей» он воспрянул духом и принялся за правку своей Пятой симфонии и написание увертюры-фантазии по «Гамлету», она ликует, словно ей обещали любовное свидание.
«Усталость страшная, я работаю как каторжник, с какой-то страстною усидчивостью, происходящей оттого, что мне все кажется, что нужно торопиться, а то время уйдет!..»
Подобное усердие в работе и радует Надежду, и огорчает. Внезапно ей становится отчетливо видно, что, будучи безупречным в музыке, как человек Чайковский имеет множество пороков. Забота о собственном творчестве делает его ненормально эгоистичным и мешает ему думать о тех, кто окружает его искренней заботой. Но, возможно, именно это ужасающее безразличие к заботам смертных позволяет ему отдавать все душевные силы одной музыке? Может ли композитор такой величины проявлять внимание и к преходящей жизни, и к вечному искусству? Разве не должен он выбирать между обязательствами перед себе подобными и первостепенной миссией, которую возложило на него небо? Не допустил ли бы он святотатства, отворачиваясь, хотя бы на какой-то краткий миг, от главной цели, чтобы заниматься всем и каждым? Конечно, допустил бы, решает Надежда. Но вопрос в другом: что терзает ее в глубине души, так это странная реакция Чайковского на некоторые события его собственной жизни. Так, она убеждена, что его гениальность должна бы сделать его безразличным к блеску славы. К тому же он мог бы получше выбирать себе знакомых, быть более осмотрительным в мужской дружбе. Почему все-таки он так увлекся этим юнцом Бобом, без которого, говорит, теперь совсем не может? Что особенного находит он в этом подростке, ненормально миловидном, с призывными улыбками? Раздосадованная лестными эпитетами, которыми композитор усеивает свои письма, говоря о достоинствах своего протеже, она пытается урезонить его, сообщая в насмешку, что ей также выпала недавно огромная радость – ее любимая собачка принесла милейших щенков. Однако Чайковский не почувствовал горькой иронии этого сообщения.
Расстроенная ослеплением любимого, Надежда ищет утешения, удвоив свое внимание к членам собственного семейства. Но похоже, что в маленьком племени никто не нуждается ни в ее мнении, ни в ее привязанности. Все женщины вокруг – сплошные животы. Одни торопятся забеременеть, другие уже увлеченно нянчатся, третьи только и мечтают о том, как бы их тоже поскорее полюбили и оплодотворили. Какая идея фикс заставляет их с таким нетерпением ожидать проникновения в себя и торопиться произвести на свет живой, крикливый кусочек себя? Неужели во всем свете нет никого, кроме Надежды, кто ставил бы порывы души превыше животного инстинкта? Возможно, именно потому, что она никогда не испытала телесного контакта с Чайковским, она чувствует себя вправе презирать тех, кто слушается лишь повелений своего пола. Воздержание, которое она наложила на себя в отношениях с композитором, возвеличивает их обоих и облекает, бок о бок, колдовством музыки, которой одной хватило бы, чтобы оправдать существование на земле людей. Уверенная в высшем счастье, которое дарит ей этот аскетизм, она, однако, не решилась бы поклясться, что так же обстоит дело и у него и что он не ищет физического удовлетворения, в котором она всегда отказывала ему. Снова сплетни, которые то и дело возбуждают якобы наличествующие отклонения в поведении Чайковского, беспокоят ее в ее преданности, которую ей хотелось бы по-прежнему выражать ему. Князь Ширинский, этот ненавистный зять, который в несколько месяцев окрутил наивную Милочку, не стесняется делать в разговоре прозрачные намеки на странные нравы композитора и удивляться безумному восхищению, которое проявляет к нему Надежда. Он даже рассказывает по этому поводу скабрезные анекдоты, которые Надежда старается не слушать. Однако этот Ширинский не теряет времени даром в пустых галантностях. Едва выйдя замуж, Милочка оказывается беременной. Увы! Похоже, эта весьма неудачно подобранная пара снискала милость Бога не более, чем любовь баронессы.
9 марта 1889 года Надежда признается Чайковскому в письме, что она день и ночь терзается, что будет
