— Когда ты меня бросишь — уйду в табор!
Он приподнял меня и закружил, распевая цыганский мотив.
— Это я от тебя туда сбегу!
Из-за поворота вынырнул маленький автомобильчик, и мы бросились ему наперерез, размахивая руками.
Прага
Мы остановились в старом доме на окраине Праги, таком древнем, что от стен его веяло холодом Средневековья. Приютившая нас старая женщина была вынуждена пускать постояльцев, чтобы хоть как-то сводить концы с концами. Она предоставила в наше распоряжение единственную комнату, а сама ютилась в тесной кухне, половину которой занимала огромная плита, топившаяся угольными брикетами. Остановиться в отеле мы не могли — цыгане предупредили нас, что отправиться туда без документов значило бы добровольно сдаться властям.
Моя голова лежала на плече Жерара, он заснул, а мне это никак не удавалось. Я заново переживала моменты недавней близости — это была самая счастливая из наших ночей.
Мы находились в городе, где жила бывшая жена Жерара. Вспоминает ли он о ней, проходя по улицам и площадям, залитым ласковым августовским солнцем? Эта мысль едва уловимо промелькнула в постепенно затухавшем сознании. Я не хотела, да и не могла на ней сосредотачиваться, я сама не заметила, как заснула.
Мы одновременно проснулись на рассвете. С улицы раздавался странный гул. Жерар поднялся и босиком подошел к окну, выходившему на проезжую часть. Он, не отрываясь, смотрел вниз. Я окликнула его, он не ответил, даже не обернулся. Да что он, оглох? Пересилив собственную лень, я вылезла из постели и встала у окна рядом с Жераром; выглянула наружу и поняла причину его молчания.
Было от чего онеметь — по мостовой нескончаемой вереницей ползли танки с задраенными люками, на их башнях ясно виднелись красные звезды. Мне захотелось сжаться в комок, стать невидимой… Я инстинктивно прижалась к Жерару, его рука до боли стиснула мое плечо. Минут пять мы молча наблюдали за странной колонной, неумолимо продвигавшейся к центру города. Потом Жерар опомнился и включил допотопный радиоприемник, — телевизора у хозяйки не было.
Западные радиостанции не передавали информации о том, что творится в Чехии, — вероятно, время для этого еще не пришло. Мы настроились на чешскую волну: диктор говорил сбивчиво и очень быстро. Знание русского языка помогло мне разобрать лишь несколько слов — чешский мало похож на русский. Тем не менее, слово «оккупация» звучит одинаково на всех языках, а именно оно повторялось наиболее часто.
Мысль о детях, которые тоже находились сейчас в Праге, заставила нас кое-как одеться и выскочить из дома. Движение транспорта перекрыли, на улицах появились военные патрули, на офицерах и солдатах был советская униформа. Мы пробирались к центру, стараясь избегать оживленные места.
Несмотря на ранний час, улицы заполнились народом, большинство в стихийно собиравшихся толпах составляла молодежь. Люди что-то кричали, бросая в танки камни и пустые бутылки. Солдаты, шедшие рядом с танками, казались растерянными. «Боже мой, — они ведь совсем мальчишки, почти ровесники нашего Люка!» — подумала я. Офицеры с повязками на рукавах сбивали с ног наиболее рьяных молодых чехов и впихивали их в грузовики, которые тут же, увозили ребят неизвестно куда.
Мы остановились и посмотрели друг на друга. Одна и та же мысль одновременно пришла нам в головы: наши дети не останутся в стороне, они, безусловно, тоже вышли на улицу и теперь бросаются с пустыми руками на военную технику. Я была в полном отчаянии. В нашем положении: без документов, при полном незнании города и языка, — мы ничего не могли предпринять, чтобы найти детей и вытащить их из полицейского участка, где они неминуемо окажутся.
— Только один человек может помочь — Элен, мама Люка. Она работает в Праге корреспондентом и должна иметь обширные связи, — Жерар заглянул мне в глаза. Я утвердительно кивнула.
В душе зародилась надежда. Жерар предлагал хоть какую-то возможность выхода. Во всяком случае, это было лучше, чем бессмысленно мотаться по огромному городу, рассчитывая на случайную встречу с Люси и Люком. Жерар знал адрес корпункта газеты, где работала Элен. Постоянно спрашивая дорогу, почти не понимая сбивчивых объяснений, мы пробирались к намеченной цели практически наугад.
Элен не оказалось на месте, да мы на это и не рассчитывали, — она должна была находиться в самой гуще событий, с фотокамерой в руках. Нам посоветовали ждать ее на корпункте, куда она непременно вернется, чтобы передать по телетайпу информацию в Париж.
Мы провели в ожидании бесконечных два часа, не находя себе места в крошечном кабинете Элен. Наконец в комнату ворвалась высокая молодая женщина. Длинные темные волосы мотались по плечам, рукав спортивной рубашки почти оторван, старые джинсы — в пыли. Не замечая ничего вокруг, она сунула вошедшему следом мужчине фотокамеру.
— Быстро проявляй и печатай! Получила по морде, но камеру не отдала этим гадам! Еле-еле удалось смыться…
Она рухнула в кресло и только тут заметила нас.
— Господи! — она вскочила и повисла на шее у Жерара. — Ты-то с какого боку-припеку? У тебя что, тут концерты? Ну и выбрал же времечко!
Жерар вкратце изложил суть дела. Элен немного помолчала, собираясь с мыслями, потом заявила, что знает, где искать детей. Она уже направлялась к двери, но Жерар преградил дорогу — он собирался ее сопровождать.
— Вытащить тебя из тюремной камеры будет значительно труднее, чем шестнадцатилетних подростков! — Элен оттолкнула его и выскочила из комнаты.
Мы ждали мучительно долго. Жерар проклинал себя за то, что не настоял на своем и отпустил ее одну. Я, как могла, утешала его — Элен была совершенно права.
Мы услышали возбужденные голоса раньше, чем Элен, Люк и Люси переступили порог. Вопреки обстоятельствам, все трое имели вид победителей. Дети взахлеб рассказывали о своих подвигах; Элен сообщила, что советские власти предпочли с нею не связываться, когда она предъявила журналистское удостоверение.
Когда дети заявили о намерении продолжить путь и ехать в Остраву, мне стало плохо: перед глазами поплыли круги, Жерар едва успел меня подхватить.
Резкий запах привел меня в чувство. Жерар водил у меня перед носом клочком ваты, смоченным нашатырем. Я открыла глаза и взглянула на Люси, — вид у нее был пристыженный. Вероятно, взрослые члены нашей компании успели вправить ей мозга, пока мое бездыханное тело валялось в кресле.
Детей нужно было срочно вывозить из Чехословакии. Элен собралась ехать в посольство Франции, — там у нее была куча знакомых, они могли выписать нам паспорта взамен якобы утерянных. Пришлось признаваться в том, что у меня были с собой документы, хотя я и не пользовалась ими из солидарности со своим спутником. Элен забрала мой паспорт, чтобы проставить чешскую въездную визу. Она сама сделала фотокарточки Жерара, Люси и Люка. Как только пленка была проявлена, а снимки отпечатаны, она уехала в посольство, оставив нас на корпункте.
На сей раз ее не пришлось долго ждать. Элен влетела в комнату и заставила нас тут же сесть в машину и ехать в аэропорт — самолет, летевший спецрейсом в Париж, вылетал через час. Работники посольства и французы, случайно оказавшиеся в Чехии, покидали Прагу, на улицах которой раздавались выстрелы.
По дороге нас постоянно останавливали военные патрули.
В аэропорту было совершенно пустынно. Растерянные служащие не знали, куда себя девать. Советские офицеры долго изучали наши документы. Страх полностью парализовал меня. Не хватало грохнуться в обморок прямо на руки солдат!
Нам пришлось бежать по летному полю, в конце которого готовился к отлету единственный самолет с
