числе прочих московских друзей Аманды я регулярно посещал британский павильон и подружился с одним из ее сотрудников, которого звали Майк Туми. Он был высокого роста, седоволосый, с обаятельной улыбкой на мужественном лице. Про него было известно, что он прошел войну и даже был в легендарном Дюнкерке. По происхождению Майк был ирландцем и, как теперь говорят, практикующим католиком, что в большой степени способствовало нашей дружбе. Его привлекало православное богослужение, он стал приходить в Скорбященский храм на Ордынке, я познакомил его с тамошними священниками и представил архиепископу Киприану.
Майк пригласил Владыку посетить их выставку. И вот я помню, как архиепископ в сопровождении двух священников прибыл в Сокольники. Когда мы уселись за стол, Майк осведомился: что высокий гость будет пить?
Владыка сказал:
- Как священнослужитель и монах я должен сказать: только воду. Но как гость я говорю: то, что мне предложит хозяин.
Мистер Туми отвечал:
- Но ведь был уже такой случай, когда вода превратилась в вино.
- Да, был, - подтвердил архиепископ, - но до этого было уже много выпито.
(Они имели в виду известное чудо на 'браке в Кане Галилейской' - Евангелие от Иоанна, гл. 2.)
Иногда вместе с Майком в Москву приезжала его жена Айлин, дама весьма симпатичная. О своей семейной жизни мистер Туми говорил:
- У нас в доме такой порядок: все важные вопросы решаю я, а все незначительные - жена. Но поскольку важные вопросы никогда не возникают, все решает Айлин.
И еще Майк рассказывал:
- Не так давно мы купили новую мебель для нашей спальни. Когда ее привезли, жены не было дома. Я расставил все предметы по собственному разумению и отметил карандашом те места на полу, где мебель стояла. После этого я сдвинул все на середину комнаты и стал ждать жену. Айлин явилась, и я ей сказал: 'Ну, расставляй все, как ты хочешь'. В результате мы несколько часов передвигали мебель с места на место... И наконец она сказала: 'Пускай будет вот так'. Тогда я ей показал свои метки на полу - все стояло там же, что и у меня...
Теперь, задним числом, я понимаю, что мистер Туми не был простым служащим в английском павильоне: похоже, он был как-то связан с Intelligence Service. Моя догадка косвенно подтверждается таким его рассказом.
- Когда наша выставка была в Польше, - говорил Майк, - я заметил, что один из наших служащих вдруг помрачнел и стал проявлять признаки беспокойства. Я с ним поговорил, и он признался мне, что познакомился с местной девицей и несколько раз приводил ее к себе в гостиницу... А потом к нему явились сотрудники польской разведки, показали фотоснимки, где он изображен в голом виде с этой особой. И вот они требуют, чтобы он стал на них работать... Иначе, дескать, они эти фотографии опубликуют... Ну, я его успокоил: 'Ты держись храбрее и скажи им вот что: дайте-ка мне эти снимки, я их покажу моей жене и теще, а то они всем говорят, что я - импотент'. Он так и поступил, и поляки тут же от него отвязались.
Году эдак в семьдесят втором, в начале лета мы с Майком зашли позавтракать в кафе 'Арарат' - было такое на Неглинной улице. Мой гость захотел выпить кофию с коньяком. Но тут возникла непредвиденная трудность - тогда существовал очередной идиотский запрет: спиртные напитки можно было продавать не ранее одиннадцати часов утра. Меня в этом кафе знали, коньяк нам принесли, но для конспирации он был налит в кофейные чашечки. Это Майка очень удивило, и мне пришлось объяснять ему, в чем дело...
В ответ он стал сетовать на неудобства советской жизни:
- Мы занимаем номера в огромной первоклассной гостинице... И тут вдруг на несколько дней отключают горячую воду. И это сейчас, в жаркую погоду, когда несколько раз в день необходимо принять душ...
На это я ему отвечал:
- Разумеется, у нас очень неустроенный быт... Но в нашей жизни есть такие преимущества, каких у вас в Англии быть не может.
- Какие, например? - спросил мой приятель.
- Вот какие, - сказал я. - Моя жена уже вторую неделю находится на Черноморском побережье, купается, загорает... А на ее работе об этом никто даже не подозревает, и она за все эти дни получит заработную плату...
- Да, - признал тот, - у нас это невозможно...
Майк Туми был истинным патриотом Соединенного Королевства и защищал его с оружием в руках. Но он родился в Ирландии, и к этой стране у него было особое отношение. Он любил рассказывать ирландские анекдоты:
- В один из баров Дублина входит посетитель. Бармен ему говорит: 'Мой бар еще закрыт. Мы начнем работать через полчаса. Но если вы намерены ждать открытия, может быть, хотите что-нибудь выпить?'
И еще:
- Два пожилых ирландца стоят на дублинской улице против дверей публичного дома. И вот они видят, что из этого заведения выходит раввин. Один из приятелей говорит другому: 'В глубокой древности они заблудились в пустыне и до сих пор блуждают'. Через некоторое время из той же двери выходит протестантский пастор. Второй ирландец говорит первому: 'Видишь, отступление от истинного вероучения ведет к прямому нарушению заповедей Божиих'. Но вот на пороге публичного дома появляется католический патер. Долгая пауза, и тогда один из приятелей произносит: 'Наверное, какая-то из здешних девочек смертельно больна...'
Но это все анекдоты. А вот какую реальную историю рассказал мне Майк Туми:
- В Ирландии в одной из бедных приморских деревень строился завод. Работали там немцы, которые были много богаче местного населения. Как-то вечером, когда рабочие из Германии кутили в тамошней пивной, с ними заговорил старый рыбак. Он сказал: 'Мы признаём, что вы, немцы, умнее нас, удачливее... А все же у нас, у ирландцев, есть нечто такое, чего у немцев нет и никогда не будет'. - 'О чем ты говоришь? - спросили его те. - Что же такое есть у вас, у ирландцев?' Старик взглянул на них и произнес: 'Мы побили англичан'.
VIII
Мой покойный друг протоиерей Борис Гузняков родился в 1932 году в одном из тех сел, что теперь вошли в черту Москвы. Отец его, Кузьма Алексеевич, был родом из Белоруссии, а в Подмосковье оказался после Первой мировой войны - он был солдатом и был ранен на фронте. Жену его (мать отца Бориса) звали Екатерина Ерофеевна, я их обоих знал и могу засвидетельствовать, что это были люди превосходные.
Как известно, зима 1979 года стояла очень холодная. В Москве были сорокаградусные морозы, а в городских квартирах батареи отопления почти не грели. Кузьме Алексеевичу Гузнякову в ту пору было 86 лет, и он уже не вставал с постели.
- Катерина, - сказал он жене, - я этих морозов не переживу... Я ведь, наверно, помру...
- Ты что - погубить нас хочешь? - возразила ему она. - Ведь тебя хоронить придут дети, внуки... В такую-то стужу - на кладбище! Ты всех нас заморозишь! И не вздумай помирать!
- Да, - произнес он, - я об этом не подумал... Ну, тогда давай мне вина, давай есть...
И Кузьма Алексеевич выпил домашнего вина, хорошенько поел, после чего прожил еще месяца полтора. Страшная стужа миновала, и он тихо, по- христиански отошел ко Господу.
Гузняковы с довоенных времен были прихожанами Троицкой церкви в селе Наташине. И вот летом 1944 года там появился новый священник - отец Михаил Зернов. Таким образом двенадцатилетний Борис Гузняков познакомился с человеком, под чьим покровительством он находился вплоть до 5 апреля 1987 года. Именно в этот день окончил свой земной путь Михаил Викентьевич Зернов в монашестве архиепископ Киприан .
Мое собственное знакомство с Гузняковым произошло Великим постом 1967 года. Именно в те дни я стал сознательным прихожанином Скорбященского храма на Большой Ордынке, и Владыка Киприан поручил отцу Борису следить за моим воцерковлением. Мы с этим батюшкой тогда же и подружились: я обнаружил, что он умен, не чужд светской культуре, да к тому же обладает изрядным чувством юмора - черта в моих глазах немаловажная.
Отец Борис был очень добрым и отзывчивым человеком, я знаю многих людей, которым он помогал. И с его именем связано возрождение знаменитой Марфо-Мариинской обители милосердия.
Свою церковную карьеру Гузняков начал еще подростком, когда прислуживал в алтаре наташинского храма. Отец Борис досконально знал все, что касается среды духовенства, - обычаи, нравы, занимательные истории, даже анекдоты. И он стал моим Вергилием в этих кругах, в значительной мере благодаря ему я сумел написать свои 'Мелочи архи... прото... и просто иерейской жизни'.
У нас с Гузняковым было еще одно общее увлечение - хорошая кухня, они с женою Верой Константиновной умели принимать и угощать гостей. А еще мы оба любили пиво, но в Москве шестидесятых и семидесятых годов пристойных пивных практически не существовало. Пожалуй, лучшее из подобных заведений было в помещении профессионального клуба - в Доме журналистов на Никитском бульваре.
Мне как 'члену творческого союза' доступ туда был открыт, и мы с отцом Борисом нет-нет да и заглядывали в тамошнюю пивную. Он, разумеется, являлся в такие места не в рясе, а в гражданском костюме .
Как-то раз, помнится, он служил на Ордынке литургию, я ему прислуживал, и мы освободились довольно рано. Прямо из церкви отправились в Дом журналистов и оказались первыми посетителями пивной. Едва мы уселись со своими кружками за столик, как появились еще два человека. Увидевши нас, один из них сказал своему приятелю:
- Видишь? Настоящие газетчики уже здесь!
Эта реплика нас с отцом Борисом очень развеселила. Он сказал:
- Кто же из нас с вами 'настоящий газетчик'? Наверное, все-таки я. Поскольку я хотя бы читаю газеты, а вы, насколько мне известно, их даже в руки не берете...
В пятидесятых годах Гузнякову довелось служить в соборе возле Преображенской площади - эта церковь при Хрущеве была снесена. Там
