против храма располагался ресторан 'Звезда'. Так вот у клириков того собора в ходу была поговорка: 'Пост до Звезды', поскольку в этом ресторане их по-соседски привечали. (Для несведущих надлежит сделать разъяснение. В Православной Церкви сочельник, день накануне Рождества Христова, связан со строжайшим постом. Верующие даже воды не пьют до той поры, пока на небе не появится первая звезда. Именно этот древний обычай именуется - 'пост до звезды'.)
Церковь у Преображенской площади была кафедральным храмом митрополита Крутицкого и Коломенского Николая (Ярушевича). Отец Борис рассказывал мне, что всякий год в Прощеное Воскресение митрополит приглашал все соборное духовенство в один из кабинетов ресторана при гостинице 'Ленинградская' (высотный дом на Каланчевке). Происходило это за два часа до вечернего богослужения. Стол был довольно обильный, но без спиртного - блины, рыба, икра, чай, пирожные, конфеты... И каждый раз во время этого застолья Владыка Николай говорил со своими клириками на одну и ту же тему:
- Завтра начинается первая седмица Поста. В это время враг (сатана) особенно лютует, и его нападению прежде всего подвергнутся женщины... Так что я вас всех призываю быть внимательными к ним и снисходительными, чтобы и вам не искуситься, не впасть в гнев и раздражительность...
И по свидетельству отца Бориса предупреждение это не бывало лишним. С началом Поста даже алтарницы - старые монахини - из смиренных и покорных становились фуриями...
Ну и чтобы покончить с ресторанной тематикой, еще один эпизод. В 1987 году, после смерти архиепископа Киприана, протоиерей Гузняков был назначен настоятелем Скорбященского храма на Большой Ордынке. И вот в этом качестве его впервые пригласили на торжественный прием, который устраивала Московская Патриархия. Позвонил референт Святейшего и сообщил, что ему надлежит прибыть в ресторан при гостинице 'Россия'. Отец Борис ему сказал:
- Вы знаете, я сейчас на очень строгой диете. Можно мне не приходить?
Референт ответил так:
- Не прийти вы, конечно, можете... Но тогда ваши дети и внуки тоже окажутся на очень строгой диете.
Свое священническое служение отец Борис начинал на Кубани, в Краснодарской епархии. Он часто рассказывал о тамошней жизни и нравах. Например, местные жители не могли на слух уловить разницу между именами 'Георгий' и 'Григорий'. Спрашивают какого-нибудь казака :
- Тебя как зовут?
- Гырыгорий.
- А имянины у тебя когда?
- В мае, на Гырыгория Победоносца.
- Его зовут Г-е-о-р-гий Победоносец.
- Ну, я ж и говорю: Гырыгорий!
И еще отец Борис говорил об одном тамошнем суеверии. Когда в Пасхальную ночь из храма на улицу выходил крестный ход, на церковные двери вешался замок, а по возвращении процессии этот запор снимали. Так вот местные воры верили: кто из них первый после крестного хода прикоснется к церковному замку, тот не будет уличен в кражах целый год - до следующей Пасхи. Можно себе представить, какого рода конкуренция происходила у дверей этого храма в Святую Ночь.
Но это было не самое странное суеверие, с которым Гузнякову пришлось столкнуться на Кубани. В первые же недели своей службы на станичном приходе он совершил множество 'заочных отпеваний', то есть таких погребальных служб, когда гроб в церкви отсутствует. И почти все покойники были мужчины. Документов там никаких не спрашивали, оформляли требу просто, и отец Борис отпевал себе и отпевал.
Но вот однажды он обратился к женщине, которая заказала 'заочное отпевание', с вопросом:
- А давно он у вас умер?
- Как умер? - удивилась та. - Он - живой...
- Как живой? - опешил батюшка.
- Так - живой, живехонький... Ничего ему, подлецу, не делается...
И тут выяснилось, что в тех местах существовало суеверие: если заочно отпеть неверного мужа, он вернется к семье. Словом, отец Борис, сам того не ведая, за несколько недель отпел всех распутных мужиков целой округи.
Разумеется, в дальнейшем он неукоснительно требовал, чтобы предъявлялись документы о смерти...
Надо сказать, что Гузняков всегда с удовольствием вспоминал годы, прожитые им на Кубани. Теплый климат, 'благорастворение воздухов', 'изобилие плодов земных'...
- Заходит, например, - рассказывал отец Борис, - ко мне сосед. Местный врач, зовет к себе. Выносит он домашнее вино. Сидим на воздухе, неторопливо попиваем, беседуем... А я смотрю на него и про себя думаю: 'А ведь я тебя уже раза три отпел...'
IX
На Головинском кладбище в Москве, неподалеку от храма, где я теперь служу, стоит небольшой памятник из белого мрамора. На нем изображение креста и надпись:
Протоиерей Владимир Рожков
1934 - 1997
Я этого человека знал, хотя в последние годы его жизни мы с ним не общались. Был отец Владимир личностью весьма колоритной, и в особенности он выделялся на том сером фоне, который составляло большинство его патриархийных коллег.
Карьеру свою Рожков начал под покровительством знаменитого в свое время митрополита Крутицкого Николая (Ярушевича), он был у этого иерарха старшим иподиаконом. А поскольку митрополит долгие годы возглавлял Иностранный отдел Патриархии, отец Владимир преуспел и на поприще церковной дипломатии. Судя по всему, он пользовался большим доверием не только 'священноначалия', но и тех 'компетентных органов', которые за Церковью надзирали. Иначе невозможно объяснить важный этап в биографии Рожкова - он был командирован в Италию и окончил курс в ватиканском 'Руссикуме'.
В Риме он близко сошелся со столь же жизнелюбивыми, как и он сам, католическими патерами. К этому периоду жизни отца Владимира относится презабавный эпизод, о котором он сам мне повествовал. Тут для несведущих надлежит сделать некое разъяснение: в Православной, как и в Католической, Церкви для таинства евхаристии используется натуральное виноградное вино.
Рожков рассказывал:
- Помню, надо было мне очередной раз возвращаться из Москвы в Рим. Я упаковал пять литров водки и пять коньяку. С нашей таможней у меня проблем не было, ребята из Иностранного отдела позвонили в аэропорт, и меня пропустили... Ну а в Риме итальянский таможенник спрашивает: 'Что у вас здесь?' - 'Пять литров водки', - говорю. 'А здесь?' - 'Пять литров коньяку'. Он говорит: 'Зачем вам столько?' А я отвечаю: 'Для богослужения. Мы, православные, так служим...' - 'В таком случае, - говорит, - пожалуйста, проходите...' Ну, я прошел... А после всех формальностей я вернулся и подарил этому таможеннику бутылку водки и бутылку коньяку...
Я уже упомянул о жизнелюбии отца Владимира. Надобно заметить, что оно у него было, так сказать, всеобъемлющим: он был завсегдатаем лучших московских ресторанов и - увы! - даже ходоком по дамской части.
Пик карьеры Рожкова пришелся, если не ошибаюсь, на конец шестидесятых годов. Он ведал отношениями с Ватиканом в Иностранном отделе Патриархии, был доцентом в Московской Духовной Академии и настоятелем одного из столичных храмов. Симпатию к латинянам отец Владимир сохранил на всю жизнь. В восьмидесятых годах, когда происходило мое с ним общение, он уже не преподавал в академии и не работал в Иностранном отделе, но его комната в московской квартире была увешана фотографиями римских понтификов и кардиналов.
У Рожкова был отменный художественный вкус. Он был тонким ценителем старинной церковной утвари и облачений, антикварные вещи были у него и в квартире, и на даче. Наш с ним общий приятель протоиерей Борис Гузняков свидетельствовал, что эстетизм был свойствен отцу Владимиру с юности. В начале пятидесятых годов, когда он еще был иподиаконом, во время одной из Божественных литургий Рожков шепнул отцу Борису:
- Ты чувствуешь, как запах этого ладана подходит к мелодии этой Херувимской?
В 1977 году я переехал на улицу Черняховского, и мы с Рожковым стали близкими соседями - он жил на Часовой улице. Между нашими домами расположен известный в Москве Ленинградский рынок, на каковом торжище мы с ним по временам и встречались. Накануне одной из таких встреч я узнал, что Рожкову исполнилось пятьдесят лет, а потому я его спросил:
- Батюшка, чем же вас наградили к юбилею?
- Отверстием, - отвечал он.
(Будучи митрофорным протоиереем, Рожков получил право служения литургии с 'отверстием Царских врат'.)
Дом No 19/8 по Часовой улице принадлежит жилищному кооперативу 'Сокол'. Среди тамошних пайщиков кроме протоиерея Рожкова были еще два священнослужителя - ныне здравствующий Константин Владимирович Нечаев (в монашестве митрополит Питирим) и покойный Сергей Михайлович Извеков (в монашестве митрополит, впоследствии Патриарх Пимен).
В свое время на меня произвел впечатление такой рассказ отца Владимира:
- Это было в апреле семидесятого года. Как-то утром мне звонят из Патриархии и говорят: 'Пожалуйста, пойдите и разбудите Владыку митрополита Пимена. Мы никак не можем к нему дозвониться'. Я им отвечаю: 'Я архиерея будить не пойду'. Они мне: 'Ну, мы вас очень просим.. . Вы ведь живете с ним в одном доме...' Отвечаю: 'Я таких поручений исполнять не буду'. - 'Ну, хорошо, - говорят, - мы вам откроем секрет. Сегодня ночью скончался Патриарх Алексий. Владыка Пимен, как старейший по хиротонии из постоянных членов Синода, становится Местоблюстителем Патриаршего Престола. Пойдите и сообщите ему это'. - 'Ну что же, - говорю, - пожалуй, с такой вестью я пойти согласен'. Иду в другой подъезд, начинаю звонить к нему в квартиру, стучать в дверь - все бесполезно. Тут на стук выходит его сосед и говорит: 'По-моему, он дома - я слышал, как половицы скрипели...' Но я так ничего и не добился, не удалось мне сообщить эту важную новость...
Данный рассказ косвенно подтверждается еще одним свидетельством. В том самом
