— Ну вот. Я могу к вам подъехать с дискетой и показать. Только, если можно… я очень спешу, мне на Камчатку лететь.
— Приезжайте прямо сейчас, можете?
— Могу, диктуйте адрес.
Записав адрес вдовы Заславского, Александр положил телефонную трубку на рычаг, вышел из кабинета и прошел коридором до двери, на которой висела табличка: «Не входи, а? Тебе это очень надо?»
Открыл дверь, вошел и, увидев сидящую за компьютером девушку, сказал:
— Ленка, очень надо, честное слово. Я потом услужу, я отстираю…
— Саша-Саша-Саша-Саша, — не отрывая взгляда от монитора и легко скользя пальцами по клавишам мануала, девушка даже не повернула к нему головы. — На хуй — на хуй — на хуй — на хуй…
— А Васька где?
— Ни-ни-ни-ни-ни-ни-ни… Гурский вышел, закрыл за собой дверь и пошел дальше.
Из одной из дверей быстрым шагом вышел чуть полноватый седой мужчина, на его груди поблескивали оправой очки, висящие на черном шнурке.
— Аркадий Андреич, — чуть придержал его за плечо Гурский, — чем можно спровоцировать инфаркт у человека с больным сердцем?
— Скажите, что у него машину угнали.
— А медикаментозно?
— Амфетамины. Только с дозировкой будьте внимательны, — не взглянув на Александра, мужчина поспешил дальше.
В конце коридора Адашев повернул направо и едва успел схватить за рукав свитера пробегающего мимо юношу невысокого роста.
— Васька, стоп!
— Саша, у нас номер горит…
— С меня банка.
— Саша, ну ни секунды…
— Два слова можно?
— Ну?
— Мне нужна дискета, чтобы она не раскрывалась.
— Не понял?
— Объясняю: я ее вставляю — директория есть, файлы есть, все в порядке, но один файл, нужный, не раскрывается. Можно так сделать?
— Зачем?
— Тебе надо? Ты скажи — сделать можешь?
— Побежали. Только очень быстро.
Глава 7
Выбравшись наконец — посредством электромеханического эскалатора — из подземелья на поверхность, Адашев-Гурский шагнул в вестибюль станции метро «Черная речка». Вышел на свежий воздух, облегченно вздохнул, спустился по ступеням широкого крыльца, пересек сквер и, перейдя улицу, остановился на трамвайной остановке.
Вынул из кармана записку с адресом, уточнил у стоящего рядом мужчины, на каком трамвае ехать и на какой остановке удобнее выйти.
Сел в трамвай. Доехал. . «Господи… — рассуждал он, неторопливо бредя от трамвайной остановки к дому Анны Заславской. — Ну что же это за жизнь? Что ж им всем неймется-то, а? Прав Андрей Иваныч, пока в рыло не сунешь, не успокоятся».
В этом месте нашего повествования, автор вынужден буквально на минуту отвлечь внимание любезного читателя от непосредственного, так сказать, изложения данной истории для того, чтобы дать необходимые, на его (автора) взгляд, пояснения относительно последней— фразы своего героя.
Дело в том, что существует на свете некая категория пренеприятнейших людей, достаточно редкая — слава Богу! — но тем не менее весьма распространенная.
Сия, кажущаяся парадоксом, фигура речи на самом деле парадоксом не является, и объясняется этот факт тем, что при всей своей малочисленности данная популяция обладает чрезвычайной активностью. Наверняка читателю доводилось встречать их на своем жизненном пути.
Называется эта категория — «правдолюбы».
Даже чисто антропологически это совершенно особый тип: лоб у них иной раз может быть очень высоким, а может быть и гориллообразно низким, но надбровные дуги непременно ярко выраженные, выпуклые, и нижняя челюсть тяжелая. Они все, как правило, ноздрястые, со склеенными в ниточку бескровными губами, светлоглазые и нервически бледные.
Господи… Сколько греха-то на них! Они жизнь свою, не колеблясь, отдадут — а заодно положат и вашу — для того, чтобы:
а) выяснить, почему из подвала соседнего дома не откачивают воду;
б) доказать, что последние выборы — не важно кого и куда — были сфальсифицированы;
в) определить, с какого конца — острого или тупого — правильнее есть яйцо всмятку;
г) et cetera
Так вот, уважаемый читатель, наш с вами герой к этой категории людей, конечно же, не относится.
И если он и взялся выяснить, каким это образом женщина славянских кровей, будучи замужем за мужчиной не менее славянского типа, все-таки умудрилась родить от него негроидного младенца, то исключительно из собственного любопытства, а уж никак не ради восстановления торжества справедливости в отдельно взятой семье.
И вообще, являясь прямым потомком дворянского рода, достаточно древнего и славного — иные представители которого имели влияние на европейскую политику, а иные были по-настоящему богаты, — и, следовательно, неся в своей генетической памяти информацию о причастности к событиям поистине значительным, на мелочную сутолоку окружающей его действительности Александр Адашев-Гурский взирал несколько скептически.
Ну зашел он, допустим, в жилконтору — узнать, когда наконец починят лифт в его парадной — ну встретила его там какая-то мерзкая харя по-хамски, ну и что? Опускаться до раздражения в ее адрес? Кто она такая, эта Гекуба? Что ему до нее? Все проходит, и это пройдет. Суета…
Но случалось иной раз так, что некие события втягивали Гурского, помимо его воли, в чуждую ему логику своей порочной проблематики и принуждали к действию.
Вынужденный, сообразуясь с навязанными обстоятельствами, погружаться в чуждую ему стихию активного образа жизни, Александр анализировал ситуацию, принимал решения, совершал поступки, но чувствовал себя при этом весьма дискомфортно, потому что в глубине души жаждал лишь покоя и отстраненной созерцательности. («Тишина и Евангелие. А больше ничего и не надо».)
Но… если уж так случилось, если уже сделан самый первый шаг — вольный, невольный, это значения не имеет, — то теперь уж необходимо идти до конца, к самой что ни на есть окончательной победе. А как же иначе? И тем более во всей этой грязной истории с другом детства Петром Волковым. Ибо… н-ну… есть же, в конце концов, на свете и «клятва на Воробьевых горах», есть у нас еще и «небо Аустерлица». Разве нет? А как жить-то иначе? И зачем?
Глава 8
Адашев-Гурский обошел крашенную битумным лаком чугунную решетку, вошел во двор небольшого, отдельно стоящего двухэтажного дома, подошел к двери, над которой глазела на всех входящих портативная телекамера и нажал на некую кнопку.
— Да? — раздалось из динамика встроенной в стену приборной панели.
— Добрый день, — Александр повернулся лицом к камере. — Я — Гурский, журналист. Мы с вами договаривались.
— Минуточку.
Замок на входной двери щелкнул, Александр потянул дверь на себя, она отворилась, он вошел в небольшой вестибюль (прихожей это назвать было бы как-то не совсем правильно), закрыл за собой дверь и встал возле порога.
