А вот впереди по курсу и Черниговка. Прохожу над стоянкой самолетов. Поднимаю вверх машину и качаю с крыла на крыло. Внизу, на аэродроме, машут нам руками. Многие бросают вверх пилотки.
— Люблю бреющий! — кричу я Зиновьеву.
— Америку открыл… А кто его не любит? Вишняков, тот после выполнения задания девяткой дует бреющим. Куры в деревнях в стороны разлетаются.
Мы — гвардейцы!
20 октября 1943 года наш Южный фронт переименован в 4-й Украинский.
23 октября освобожден Мелитополь. В этот же день 270-й бомбардировочной авиационной дивизии, 86-му и 284-му бомбардировочным авиационным полкам присвоено звание гвардейских и дано наименование Таганрогских.
6-я гвардейская Таганрогская дивизия! 134-й и 135-й гвардейские Таганрогские полки!
Мы — гвардейцы, мы — таганрогцы! Отлично! В этом есть маленькая крупинка напряженного труда, внесенного и моим экипажем. Капелька боевой работы, влитая звеном разведчиков, которым я командую.
— Экипаж гвардии лейтенанта Бондаренко для получения боевого задания прибыл! — докладываю теперь я гвардии майору Соколову.
В последней декаде ноября наш полк начал перебазирование на аэродром Астраханка под Мелитополем.
В самолетном парке у нас есть «кукурузник» и «коломбина» — старенький УСБ. На нем браво «пиляет» командир звена Владимир Пименов. «Коломбина» очень уж удобна для перевозки небольших грузов и людей при перебазировании полка. Вот и сегодня несколькими рейсами Пименов доставил с Астраханки экипажи для перегонки оставшихся самолетов.
Одиночно, с интервалами десять минут, взлетают и уходят на Астраханку наши «петляковы». Погода плохая: моросит дождь. К обеду он стал еще сильнее. Ответственный за выпуск самолетов гвардии капитан Забиворот подходит ко мне и спрашивает:
— Бондаренко, полетите, или будем ждать улучшения погоды?
В полетах на малых высотах и бреющем я, хотя и нелегально, натренировался неплохо.
— Товарищ капитан, что мне одному здесь делать? Полечу домой, — отвечаю ему.
— Вылетайте, Бондаренко. Смотрите повнимательнее за землей, пилотируйте аккуратно, — напутствует Забиворот.
— Есть!
Все время до Астраханки иду бреющим, точно выдерживаю курс, пилотирую машину так, чтобы не наскочить на встречающиеся преграды. Зиновьев держит в руках карту и ориентируется по быстро убегающим назад ручейкам, оврагам и небольшим населенным пунктам.
В Астраханке сильный дождь. С первого захода сесть не удалось, произвожу посадку со второго.
Заруливаю самолет на стоянку третьей эскадрильи. По лицам вышедших из кабины стрелка-радиста, техника и механика вижу, что они очень довольны полетом.
— Летели, как на глиссере, — говорят они, делая разминку.
— Значит, понравилось лететь бреющим?
— Очень!
Я тоже люблю такие полеты…
В Астраханке наш полк стоял недолго. Здесь мы часто собирались после ужина, становились в круг и, положив друг другу руки на плечи, пели песни. Руководителем этого своеобразного хора был летчик моего звена Николай Угаров.
Пели разные песни, в том числе и старую шахтерскую «Гудки тревожно загудели». Последнюю неизменно запевал адъютант 3-й эскадрильи Мирошниченко:
Ребята дружно подхватывают припев. Высоко в красиво тянет штурман Иван Смородский:
— Нужно прекратить это… — сказал однажды, проходя мимо, замполит Кантор Валентику.
— Молодые, пусть подурачатся! — услышал я ответ Валентика.
Все мы были горазды на разные шутки-«покупки». Как-то стрелок-радист Монаев в подтверждение своего несерьезного отношения к ранению и смерти разыграл врача полка Ануфриева.
Монаев после посадки самолета заявил, что он ранен. К самолету сразу же прибыли врач и санитары с носилками. Ребята осторожно положили на них двухметрового Володьку и… понесли в санчасть. По дороге Монаев. конечно, не выдержал и расхохотался. Помню, смеялся до слез и Ануфриев. За розыгрыш он нисколько не обиделся на Монаева.
Однажды после удачного вылета мы, сильно устав и проголодавшись, пошли сразу в столовую.
— Слушайте, о вас в газете пишут! — такими словами встретил меня Угаров.
— Знаю вас… Но я вам не Зленко, — отвечаю я, вспомнив, как адъютанту нашей эскадрильи Виктору Зленко кто-то из ребят при перебазировании из Люксембург-Розовки положил в матрац с бельем булыжник. И летчик целый день таскался с ним.
— Нет, правда. Честное слово. На, командир, почитай, — не отстает Угаров в протягивает газету.
Зиновьев берет из его рук «Сталинский сокол» и в статье Натана Рыбака «Воздушные следопыты» читает:
«…Есть еще один замечательный экипаж разведчиков. Их трое: летчик Бондаренко, штурман Зиновьев и стрелок-радист Баглай…»
— Ну что? — спрашивает Угаров.
— Действительно, неплохо, братцы, сказано!
Но дальше Рыбак загнул такое, что мы все дружно захЬохотали.
«…Не страшны им море зенитного огня и стаи истребителей».
— Вот это герои!.. — зашумели ребята.
— Никола, взял бы ты этого Рыбака с собой на разведку!
— Пусть попробовал бы «мессеров» на удочку!..
Следующий наш боевой аэродром — Розовка, на который мы перелетели 4 декабря. Он расположен восточнее Астраханки. Нам непривычно отступать, но так, в целях лучшей дислокации штурмовых, истребительных и бомардировочных полков, решил командующий армией Хрюкин.
Я летаю на разведку за Днепр и в Крым. Стоит облачная погода. Ясных дней почти не бывает.
10 января 1944 года у меня семьдесят третий вылет на разведку. Со мной летит штурман эскадрильи гвардии старший лейтенант Вячеслав Рипневский. Он воевал под Сталинградом, произвел около семидесяти боевых вылетов, успел насмотреться и хорошего и плохого. С началом боевых действий на Южном фронте он с командиром Звена Прониным летал в одном экипаже. Теперь его назначили штурманом 1-й эскадрильи вместо Александра Селедкина, убывшего в училище для овладения летной профессией.
В этом семьдесят третьем вылете у моего самолета оторвался винт левого мотора вместе с шестерней редуктора. Я уже сразу после взлета улавливал посторонний шум, но тяга тогда была нормальной,
