— Нет, нет… Ага, вспомнил: Монаев!
— Монаев живет в Москве на Красноармейской улице. Работает в конструкторском бюро. Пеший работает у Антонова. Живет где-то недалеко от Киева. Мазуров, Лашин и Харин — генералы. Почти обо всех однополчанах я знаю… Беру недавно газету «Советская Россия» и на одном из снимков узнаю нашего механика Николая Мармилова. Бригадир соледобытчиков треста «Баскунчаксоль», награжден орденами Ленина и Трудового Красного Знамени.
— Вот это и есть гвардейцы!..
— Приеду на днях и еще многое о них вам расскажу.
— Спасибо, Николай. Мне, старику, это такая радость!
— Зачем вы это слово сказали — «старик»? Не надо!
— А что ж поделаешь, Николай Адамович! Жизнь идет вперед… Ну, давайте вашу руку! Смотрите же, я вас жду…
Мы с Валентиком обнимаемся. Мне не хочется уезжать и становится как-то очень грустно…
Моя машина покидает улицу Красина, а в зеркале над ветровым стеклом все еще вижу его, своего командира полка Валентика!..
…8 мая 1965 года. Сегодня в шестнадцать часов у памятника Героям Плевны встреча однополчан. А кроме этого у меня сегодня в десять утра еще и встреча с Моисеевым и его семьей. Март сорок шестого — май шестьдесят пятого. Девятнадцать лет и два месяца. Каким ты стал, Петька, летчик-разведчик, старший научный сотрудник?
…Все у нас готово. Вся семья ждет Моисеевых. Скорее бы! Жду самых дорогих гостей, ежеминутно поглядываю в окно.
Звонок. Приехали! Как же я мог проглядеть? Открываю дверь. Нет, не Моисеев.
— Георгий? Здравствуй. Заходи.
— Здравствуй, Николай. С праздником тебя, с нашей Победой!
— И я поздравляю тебя.
— Случилось что-нибудь на работе, Георгий?
— Ничего, стихи я принес. Написал ночью. Ты же вчера вечером говорил, что сегодня ваша встреча.
— Давай. Поет твоя душа!
— А как же? Сегодня День нашей Победы. Даже не верится, что уже прошло двадцать лет. Кажется, это было вчера…
Георгий Герасимов — сторож нашего комбината. Он фронтовик, потерял в бою правую руку. И вот принес стихи.
— Отлично, Георгий! Прочитаю ребятам обязательно!
— Прочитай… С какой бы радостью и я сегодня встретился с однополчанами! Но вот беда: никаких связей с фронтовыми друзьями нет. У нас в пехоте ведь как: прибыло пополнение — два-три дня, неделя боев, и нет никого… Кто убит, кто ранен… Я чудом продержался на передовой два года. И вот рука… Да еще в голову…
— Да-а-а. А ты сам хоть пяток их послал?..
— Ну что ты? Покосил сволочей из пулемета… Не обидно. За товарищей и за себя рассчитался… Ну я побегу — на работу мне нужно…
Герасимов уходит, а Моисеева все нет и нет…
Ровно десять часов. Еще раз иду к окну, смотрю вниз, во двор дома, и вижу только что подъехавший бежевого цвета «Москвич». В кабине сидит Моисеев. Вот он вышел и шарит глазами по верхним этажам нашего дома.
— Петя! — зову его.
— А, Коля! Вон ты где!
— Петя, проезжай вперед и разверчивайся. Сейчас я выбегу к тебе.
— Есть! — отвечает Моисеев.
Сбегаю со второго этажа.
— Здравствуй, Петенька! Здравствуй, дорогой! С праздником Победы тебя, родной!
— Здравствуй, Колюня! Поздравляю и тебя с Победой!
Мы крепко обнимаемся… У нас обоих слезы на глазах. Думали ли мы, что в двадцатилетие Победы встретимся?!
— Какие мы счастливые! — говорит Моисеев. — А ребята…
— Да… Наши. Пронин, Угаров, Вишняков, Генкин, Баглай, Сухарев… Боже мой!.. — вырывается у меня, когда разглядываю его курносое лицо. — Петька, чертенок ты эдакий, да ты такой же, как и был! Седые волосы только, вот сивый стал…
— Ерунда — седые волосы сейчас в моде.
— Молодец, Петька, что приехал. Я тебя так ждал!.. А где Рада?
— В магазин ваш забежала.
— Это вы напрасно — у нас все есть.
— Ничего, Коля, к празднику полагается.
— Ну, дорогой Петька, показывай, как ты ходишь!
— Хожу нормально, Коля. И на работу вот так, — Петро берет палочки, опускает оба протеза на землю и становится на них.
— Видишь? Уже стоим! — с деланной бравадой говорит он.
Мне почему-то стало очень больно на душе, Именно сейчас я боюсь сказать лишнее слово, чтобы невзначай не обидеть друга.
— Давай, Петя, помогу тебе машину поставить.
— Ничего! Мне, Коля, это не тяжело. Давай лучше сменим пластинку. Ты помнишь, какие Шопен стихи писал? А как он рассказывал!
— Все я помню.
— А ты помнишь, как ему оперативный уполномоченный сказал: «Шопен-болтун — находка для шпиона».
— Помню. Да, с этих пор Димка стал молчаливым…
Мы идеи в дом.
«Да, тяжело будет Петьке подниматься на второй этаж», — подумал я. Но Моисеев широко ставит протезы и, не торопясь, спокойно идет. Я еще не видел таким Моисеева, и мне почему-то кажется, что он вот-вот упадет.
— Ой, не упади ты, Петя! — не сдержался я.
— Да что ты, Коля? Ты меня просто смешишь. — Моисеев переставляет протезы, помогает себе палочками и шаг за шагом поднимается выше и выше по ступенькам. Вот он уже взялся за ручку двери.
— Видишь? Вот так и ходим. Медленно, но уверенно. И ни шагу назад, как говорили на войне! — сказал он решительно.
— Герой ты у меня, Петро! Я все хочу, чтобы тебе было присвоено звание Героя Советского Союза… В пятьдесят восьмом писал Ворошилову, просил… А к двадцатилетию Победы, знаю, Валентик, Кантор и Топорков послали на тебя материал в ЦК КПСС…
— Может быть, и не нужно забивать головы… Героического подвига, такого, как Талалихин, Матросов, Маресьев, я не совершил. Воевал так, как воевали многие. Вишнякову и Генкину не присвоили Героев, а Моисееву?.. Моисееев — рядовой летчик, каких тысячи…
— Ты летал с больными ногами! У тебя сто вылетов на разведку. По приказу Верховного положено!
— Не сто, а девяносто девять. Ну пусть побаливала нога, но я летал на задания — и героизма в этом не вижу.
— Вот и пришли. Сейчас, Петро, умоешься и полежишь, отдохнешь с дороги.
— Да ты что? Ну, чудак! — рассмеялся Моисеев. Минуту я внимательно смотрю на Моисеева и тут же словно вновь возвращаюсь в далекий сорок четвертый. Да, Петя остался таким же боевым, неунывающим
