впереди другую, еще не написанную книгу - цель всей твоей жизни. Порой мы не знаем, какова же будет книга, о чем она, кто главный герой ее, но, видимо, это самая лучшая, та, которой еще нет, которая, не написана, но будет написана. Эту книгу и силу ее ты представляешь только по ощущениям, по неясному волнению, когда чувствуешь жаркий запах асфальта июльским днем, по фразе на улице, услышанной случайно, по походке незнакомой женщины в сумерках лета, по ее мимолетному взгляду, по запаху сырой земли, вдруг напомнившему смерть на безымянной высоте...
Эти смутные ощущения будущей вещи каждый писатель носит в себе. Они мучат его до бессонницы, они неуловимы до отчаяния - и в этом, вероятно, один из импульсов к творчеству: приближаться к непостижимому, боясь и радуясь ожиданию новых образов, слов, характеров, новой композиции, сюжета. Будущая книга кажется вам совершенством.
Опытнейший мастер слова, Паустовский прав: надо найти, себя и в каждой книге выливаться полностью, не жалея себя и не скупясь.
Только так создаются честные и страстные вещи. Только так писатель начинает взвешивать и ценить свое слово. Только так рождается 'чудо' искусства, лишь так писатель может приблизиться ко всему тому, что создан гением природы. Ведь все, что мы пишем вообще, все искусство - это лишь приближение к красоте и сложности объективного мира, которого нет лучше.
Книги Паустовского свежи, солнечны, в них туго сжата пружина молодой энергии, они искрятся, они волнуют, в них нет усталости, в них по-прежнему юный соленый запах моря, блеск жаркого южного полдня.
РЕДКИЙ ДАР
Один из наших видных ученых как-то сказал, что талант физика созревает до 20 лет. Я бы добавил, что великие качества человечности - любовь к жизни, ненависть к трусости, благородство, людское товарищество, ясная доброта - все эти нравственные качества возникают, прочно закладываются в детстве, а потом лишь шлифуются: время оттачивает и проверяет их.
Мало можно назвать людей, через чье детство не прошли бы великолепные сказки Корнея Чуковского - 'Айболит', 'Мойдодыр', 'Муха-Цокотуха', 'Федорино горе', 'Крокодил'. В этих сказках нет ненужной усложненности. Они просты, как глагол, и они поражают детское воображение. Ведь в память ребенка всегда врезывается то, что в движении, в жесте, в поступке: как произошло, что сделал, что совершил?
Слова и воздух этих сказок настолько чисты, настолько прозрачны, что дети мгновенно выучивают эти стихи наизусть и помнят их уже всю жизнь, а потом, становясь взрослыми, вновь возвращаются к ним, читая знакомые строки своим детям и внукам. И эта вторая и третья встречи нисколько не кажутся наскучившим повторением пройденного - новые встречи приносят истинную радость и всегда волнуют, как прохладный ветерок детства, где было раннее тихое утро, на траве косая вечерняя тень от дома, в котором когда-то жил, - до сих пор, кажется, ощущаешь запах нагретых солнцем подоконников.
Я не знаю почему, но дети, болея, всегда просят читать вслух сказки Корнея Чуковского. Я знаю это по своим детям и по детям многих знакомых. Казалось бы, строки знаменитых 'Мухи-Цокотухи' или 'Айболита' наизусть выучены, казалось бы, детское воображение уже не тронет история незадачливой 'Цокотухи' и славного доктора Айболита, однако давно известные слова сказок не теряют силу свежести, своего аромата, своей действенности. И снова, как при первом чтении, блестят у детей глаза ожиданием, радостью, любопытством, вдруг затаилось дыхание, и смотришь появилась улыбка, как будто совершилось открытие доброты, как будто теплое солнце осветило лицо. Дети очень чутки к слову, они остро чувствуют, где их обманывают, где становятся перед ними на корточки, конфетно сюсюкая, подделываясь под доброго дядю, беззастенчиво фальшивя. Так же как и у взрослых, в библиотеке детей есть книги зачитанные, затрепанные, а следовательно, и самые дорогие, и есть книги новенькие, с нестершимся золотым тиснением на переплетах, книги, раз только раскрытые и недолистанные до конца. Такие, как сухой школьный формуляр об обязанностях, при одном взгляде на них навевают пыльную скуку, к таким не тянется рука с трепетом волнения, они не друзья, они как надоедливые окрики старших: 'Коля, не болтай ногами! Лида, вынь палец изо рта!' И названия книг этих стираются, как будто и нет их.
Сказки Корнея Чуковского счастливым эхом отдаются в душах детей, они будят те добрые и чистые человеческие чувства, без которых немыслима, просто не нужна детская литература. И это редкий дар, потому что писать для взрослых несколько проще - здесь легче настроить волну чувств, легче мысленно ощутить ответную волну, здесь иногда читатель простит непростоту, лишнее слово, лишний абзац, простит во имя общего направления мысли.
На детских книгах Чуковского воспиталось уже не одно поколение. Видимо, это объясняется тем, что сюжет, строфы его сказок, образы их, даже ритм (о ритме Чуковского можно говорить особо) являются настолько органичными для детского восприятия, что трудно представить себе ребенка, который не запомнил бы на всю жизнь и не полюбил храброго комара, или бесстрашного Ваню Васильчикова, или милого доктора Айболита, готового всегда прийти на помощь.
И вот сейчас, когда я думаю о сказках Чуковского, я вспоминаю военный госпиталь для тяжелораненых на станции Старая Рачейка, палату, залитую снежным зимним солнцем, и рыженького, с простреленной грудью паренька, который, сдерживая стон, тоскливо глядя на белую госпитальную дверь, спрашивал по утрам хрипло:
- Братцы, когда ж мой Айболит придет? Где он?.. Братцы, кто-нибудь... позовите моего Айболита с уколом...
НОВЫЙ ПИСАТЕЛЬ
Когда в литературе появляется новый писатель, с душой, наполненной теплом доброты и любовью к людям, писатель вполне сложившийся, со своей манерой письма, со своей четкой формой, всегда испытываешь острое ощущение открытия.
Мы часто и жестоко обедняем себя, нашу литературу, не зная, не читая многие книги, о которых скороспешно не пишут наши газеты, но которые достойны горячего внимания и признания читателей. Мы подчас ленивы и неповоротливы, нелюбопытны и лишены страсти и идем по дороге, давно разведанной критиками, не оглядываясь по сторонам, не ища жадно новых талантов.
Константин Воробьев - по возрасту человек не очень молодой, начавший свою сознательную биографию в войну, и война наложила на его жизненный опыт свой отпечаток: его рассказы мужественны и нежны одновременно счастливое сочетание, которым обладает не каждый.
Внешне это как бы неторопливая, спокойная проза без ошеломляющих эффектов, без ослепительных сюжетных фейерверков, в глубине же своей это упругая, мускулистая, гибкая интонация - более жесткая, нежели мягкая, и при всем этом в рассказах разлита внимательная чуткость к миру, здесь зоркое зрение не гостя, а хозяина этого мира, с одной стороны - доброта к добру, с другой - непримиримость к злу.
Талант, по моему убеждению, особенно виден тогда, когда писатель пишет о детях. Я никак не имею в виду те сугубо увеселительные 'смешные детские рассказы'. где калейдоскоп домашних приключений умных мальчиков и девочек беззастенчиво выдается за знание детского мира, детской психологии, но где нет настоящего и серьезного познания молодой души. В иных этих увеселительных рассказах автор встает в наивную позу ничего не ведающего рассказчика, делает дурашливо-улыбающееся лицо и с легковесностью неимоверной начинает сколачивать, громоздить сюжет, очень напоминающий детские качели: есть и смех, и визг, и захватывание духа, есть игра и есть игра в искусство, но нет самого искусства.
Почти во всех рассказах К.Воробьева главные герои - дети. Это герой трагично-мягкого рассказа 'Ничей сын'; это Даша в 'Синели', хорошем и тонком повествовании о детской дружбе, переросшей в любовь; это 'Подснежник' в суровом рассказе о рождении ребенка в партизанском отряде.
Особенность К.Воробьева состоит в том, что он нигде не опускается на корточки перед детьми, нигде крепкий, 'взрослый' его голос не срывается на сюсюкающий медовый тенор, нигде чуть заметная улыбка его не переходит в наигранно-фальшивую веселость, и это сильно отличает его как рассказчика. Он пишет о детях так, как нужно писать о взрослых, открывая сложный и серьезный духовный мир, - дети в его рассказах действуют, живут наравне со взрослыми.
Есть в этом сборнике два превосходных рассказа: 'Первое письмо' и 'Настя' - две отлично, скупо и умно написанные вещи, которые стоят более, чем иная пухлая книга. Рассказы эти удивительны тем, что здесь с особой добротой и любовью выступает авторское 'я', и вы чувствуете здесь ту истинную человечность, которая всегда дорога нам.
В 'Первом письме' и в 'Насте' автор рассказывает о своих встречах с деревенскими детьми: с хозяйственным и нелегко живущим мальчиком Трофимычем и с шестилетней дочкой шофера Настей, - образ девочки с душой звонкой и легкой, как колокольчик, настолько чист, поэтичен, глубок, что по праву этот рассказ можно отнести к лучшим, напечатанным за последние годы в нашей литературе.
