Чтобы показать манеру письма К.Воробьева, долго не выбирая, приведу одно из мест 'Насти' - рассказ этот можно цитировать и цитировать: настолько он хорош.
'Настя подолгу могла сидеть без единого слова и движения, а когда ей предстояло чихнуть, то она непременно успевала ткнуться лицом себе под мышку и потом взглядывала на меня виновато и умоляюще: дескать, нечаянно, не поимей обиду! Я пытался объяснить ей, что рыба не слышит звуков, но Настя сказала:
- Страсть как слышит. Папашка знает про то лучше нас!..
Она не осиливала восторга, не справляясь с неистовой и трепетной радостью, настигавшей ее сердце сразу же, как только я вытаскивал на берег рыбу. Настя подхватывала ее на руки, подкидывала вверх, роняла в траву, и я подозревал, что ей очень хочется пустить мою добычу в речку. Однажды, преодолев кое-как в себе чувство рыбацкой утраты, я предложил:
- Отпустим?
- Давай! - пламенным шепотом отозвалась Настя...'
Обычно мы говорим о форме, о художественной конструкции произведения лишь признанного писателя, стыдливо умалчивая, когда речь заходит о книге молодого писателя, как бы намекая этим молчанием на то, что рано, дескать, разбирать его художественные победы - возрастом не вышел!
Но вот еще мало кому известный Константин Воробьев набрал уже ту высоту мастерства, которая позволяет сказать: в литературу пришел новый талантливый писатель, скромный, нешумный, но писатель со своим миром, со своей добротой, со своей интонацией.
ГЛАВНАЯ КНИГА
У каждого писателя есть главная, та единственная, ненаписанная книга, которая терпеливо-медленно оформляется, будто выкристаллизовывается по частям, по страницам из накопленного душевного опыта. Это как бы вторая жизнь писателя, внутренняя, сложная, мучительная, ибо тропинки сознания, по которым он незримо идет, не всегда ясны. В этой второй жизни вас не подвезет до нужной станции поезд метро, здесь на каждом шагу возникают опасения и колебания: а это ли главное, выношенное, нужное людям? А может быть, то, что ты знаешь, чувствуешь, что накопилось в тебе и рвется на бумагу, - лишь тусклый отблеск необъятной в своих вариантах жизни, неясный отпечаток человеческой правды?
Если бы писателю удалось однажды написать эту Главную книгу, высказав в ней все, он, вероятно, больше бы не писал ничего, ибо высказал самое нужное, самое сокровенное. Но человеческой жизни часто не хватает для этой Главной книги.
Под Главной книгой, должно быть, надо понимать произведение (роман, повесть, дневник, записки, стихи), освещенное ярким индивидуальным чувством художника, где люди в событиях и события в людях, - рассказ о нашей эпохе, о неповторимых, чертах ее.
Главная книга - это откровение о себе и это книга, в которой ясно и подкупающе должны проступать все черты характера пишущего. Это необычный взлет высокой души и это исповедь и писателя и его поколения. Это фиксирующее проникновение в настоящее и добрый взгляд вперед, ради чего было и прошлое и есть настоящее, ради чего были войны, голод, страдания и счастливые глаза людей после войны. Главная книга - это книга самой большой помощи людям, это сердце, положенное на бумагу: смотрите, я раскрыт, я люблю людей, я воюю и борюсь за добро, возьмите меня, это должно вам помочь...
Эта книга может охватывать всю нашу эпоху или одну страничку ее, один абзац. Дело не в объеме, не в размере - ведь речь идет о самом главном.
Бывает так, что вы идете домой, торопитесь и испытываете странное ощущение радостного нетерпения, будто вас ждет старый, вернувшийся издалека, умный друг. Этот друг - книга. Вы читаете ее не залпом, не сразу. Вы читаете ее не спеша, по нескольку раз одну и ту же страницу, как перечитывают письма разделенные расстоянием любящие.
Такова книга Ольги Берггольц 'Дневные звезды'. Читая, я вступал в мир знакомый и незнакомый мне, - видимо, это чувство бывает, когда вспоминаешь что-то, когда писатель незащищенно раскрывает душу перед тобой и рассказывает все, что ты знаешь и не знаешь о какой-то странице нашего времени.
Как по жанру назвать эту книгу - повестью или лирическими записками? Не знаю. И это не важно. Книга пропитана ощущением, звуками и запахами революционной эпохи, счастьем и болью, уверенностью в прекрасности человеческого дерзания, немыслимого без стремления к лучшему, книга написана отличным пахучим, доверительным языком, и она оставляет после прочтения тот 'отсвет лирической интонации', который часто присущ настоящим поэтам, когда они берутся за прозу.
Ольга Берггольц пишет в 'Дневных звездах': то, что она узнавала, становилось и ее личным. Это личное - не лучшее ли качество современного писателя?
Мы следим за героиней начиная с детства - от поездки из древнего Углича в голодный Петроград, от рассказа старичка в холодном, наполненном синим сумраком вагоне о Волховстрое, о мечте Ленина осветить Россию до страшных дней смерти Ленина, когда надрывались в бесконечной печали заводские гудки Невской заставы. От великолепного образа бабушки со 'своей огромной натруженной рукой', которая перед смертью все тянулась благословить внучку-комсомолку, до глубоко человеческого образа отца-доктора, в тяжкие дни блокады Ленинграда прорубившего ступеньки во льду, чтобы обессиленным людям было легче ходить за водой, - все это стало жизнью героини, неотъемлемо личным и поэтому своим нерушимо личным, родственным нашему читателю, биография которого во многом похожа на жизненный путь писательницы.
Я убежден, что о войне, о днях жестокого испытания народа, никто не имеет права говорить: 'я видел', 'я знал', 'мне рассказывали'. Должны говорить: 'я делал', 'я участвовал', 'я стрелял', 'я помогал'.
И это относится не только к войне. Это относится ко всему нашему времени, где нельзя, никто не имеет правд быть сторонним наблюдателем, где все должны быть участниками, ибо даже в понятие 'счастье' всегда входит участие не одного, а многих лиц, вложенная доля всех.
Книгу, ставшую умным вашим другом, хочется цитировать, ибо эти цитаты не утомляют. Ольга Берггольц заканчивает 'Дневные звезды' так:
'Я раскрыла перед вами душу, как створки колодца, со всем его сумраком и светом. Загляните же в него! И если вы увидите хоть часть себя, хоть часть своего пути - значит, вы увидели дневные звезды, значит, они зажглись во мне, они будут все разгораться в Главной книге, которая всегда впереди, которую мы с вами пишем непрерывно и неустанно...'
