стать своему повелителю, что единственный умный человек при дворе - это царский шут, а единственная польза от правителсьства достигается пороком невероятной скупости казначея. Я увидел махровым цветом цветущее кляузничество, интриги, высокомерие и беспощадность к слабому, пресмыкательство перед сильным и столь гнусное раболепие перед короной, какое, пожалуй, можно найти только при дворе китайского императора. Но там и подданных, и царя ограничивает ритуал,- закон, перед которым склоняется и монарх, здесь же произвол деспота не сдержан ничем. И это в стране, чьи просторы, кажется, сами по себе внушают мысль о воле и отважном искании! Но прожив в Саврасии дольше, я увидел не только это. Я увидел, что даже при дворе каким-то чудом сохраняются честные и способные люди, чьи дарования при других условиях раскрылись бы, составив гордость отечества. Я увидел, что хотя здешняя церковь больше довольствуется мирским преуспеянием, нежели печется о долге пастыря, среди ее служителей есть подлинные подвижники,- хотя бы отец Павсаний. Я увидел, что среди простого люда много замечательных умов, а среди мастеровых замечательных умельцев, что эти люди умеют веселиться в радости и сострадать друг другу в печали,- а в общем, это такие же люди, как везде, не лучше, но и ничуть не хуже. Я увидел, что у этой страны есть все права и возможности, чтобы занять достойное место в кругу просвещенных народов, и все губит только дурное правление да отсутствие просвещения. Что же мне было делать? Прожив столько в вашей стране, я уже не считаю ее чужой и ее интересы принял, как свои собственные. Власть, женщины да и деньги меня уже мало занимают,- на моем веку у меня было довольно и того, и другого, и третьего. Но распространить просвещение, но присоединить к европейской цивилизации Саврасию с ее пространствами, с ее непроявленными возможностями,- это теперь стало делом моей жизни. Поначалу я пробовал склонять императора и министров к тем или иным мерам, но вскоре убедился, что самые разумные советы ими встречаются с недоверием и враждебностью. Да и можно ли было ожидать от этой шайки, что они поймут мои побуждения? Тогда я стал действовать иначе и для видимости согласился на службу в пользу царя Гордея. Теперь, когда я настаиваю на тех или иных шагах, император и свита думают, что мной движет корысть, и это не вызывает у них подозрений, а мне развязывет руки. Калдин берет у Гордея деньги,- это все знают, а все ли знают, на что Калдин тратит эти деньги? На разведку руд и минералов. На устроение торговых и иных промыслов в Архангельске. На покупку книг за границей,- а их понадобится изрядно, чтобы открыть хоть одну приличную школу для юношей благородного сословия. Ерофей Иванович подтвердит, что мне порой удается провести в правительстве те или иные разумные шаги, и это во многом потому, что я выгляжу своим в глазах этой своры. И, в конце концов, император знает, что за моей спиной стоит мощь Вестландии, а смею уверить вас, слова 'Король и народ вестландский решили...' нигде в мире не звучат пустым звуком.
Быдлу понравилась достойная и умная речь посла, но оно спросило:
- Как же так, Калдин, ты говоришь, что соблюдаешь интересы нашей державы, а в доносах к своему королю пишешь совсем иначе. Вон Ерофей рассказывал мне, что ты пишешь не так, как было с тобой сговорено, а он ведь перехватывает твои бумаги!
- Не все,- улыбнулся посол. - Я нарочно позволяю кое-чему попасть в руки Ерофею Ивановичу, чтобы ему казалось, будто он контролирует мою переписку. Когда мне действительно требуется секретность, я пользуюсь совсем другими способами.
Шут Ерошка хлопнул себя по лбу:
- А я-то думал, что ты завел голубятню, чтобы потрафить царю Гордею! Так ты, значит, пользуешься услугами голубиной почты!..
- И ей тоже,- сказал посол,- но не только ей. У меня дома стоит один сложный прибор, позволяющий практически мгновенно сноситься с Вестландией. В силу неизвестных мне причин он работает недостаточно надежно, но в случае большой срочности я к нему прибегаю. Могу тем не менее заверить, что делаю это совсем не затем, чтобы как-либо повредить Саврасии. Если бы я сообщал всю правду о состоянии вашей страны, экспедиционный корпус его величества Вестландии давно прошел бы победным маршем от Архангельска до столицы.
- И тебя бы от хлебного места отодвинули,- дополнил Ерошка.
- И это тоже,- не стал отпираться Калдин,- но не только это.
- Ладно, хорошо,- продолжало допытываться быдло,- но ты вот говоришь, что радеешь о просвещении. Почему же тогда ты не подсказал Гордею завести золотарную службу? Какое может быть просвещение, если в городе прямо на улицах лежат беспризорные нечистоты?
- Замечание вашего превосходительства совершенно справедливо,- отвечал, чуть смутившись, посол, - но что говорить о городе, если и в самом дворце ассенизация, то есть отвод нечистот, не поставлена надлежащим образом.
- Как не поставлена? - удивилось быдло. - У каждого вельможи в спальне ночной горшок,- да вот, пожалуйста, хоть у меня,- быдло слазило под кровать и показало Калдину ночную вазу,- а для слуг во дворе вместительная уборная. Чего же еще?
Посол вновь улыбнулся.
- Ваше превосходительство, в просвещенных странах давно отказались от этой варварской отсталости. Под такие нужды - и не только во дворцах, но и во всех присутственных местах, а также жилых домах,- отводят особое сооружение: туалет, ватер-клозет, комнату отдыха или, как это называют у нас в Вестландии, лаваторий.
Посол Калдин полез рукой за пазуху камзола и достал оттуда свиток бумаг.
- Вот, посмотрите,- Калдин развернул перед быдлом цветные рисунки,- это выглядит так. Вот это,- показывал посол,называется унитаз, вот это писсуар, а вот это биде.
- А как вываливают из таких горшков? - спросило быдло, с живым интересом разглядывая рисунки. - И зачем их столько для одного дела?
- Из них, ваше превосходительство, не вываливают, но смывают поступающей по трубам водой.
И посол подробно объяснил конструкцию и назначение оснащения туалетных комнат.
- Да-а,- с завистью вздохнуло наконец быдло,- как далеко шагнуло просвещение в западных странах! Вот бы нам при дворце завести такой же лаваторий!
- Нет ничего невозможного, ваше превосходительство,отвечал посол. - У меня давно заготовлены эскизы.
Калдин вновь полез за пазуху и вытащил новый свиток.
- Посмотрите, ваше превосходительство. Я уже присмотрел во дворце подходящее место для размещения лаватория. Здесь у меня несколько вариантов, какой бы вы одобрили?
- Калдин,- радостно изумилось быдло,- так ты берешься построить нам лаваторий?
- Берусь,- отвечал посол Калдин. - Но только, ваше превосходительство, я просил бы вас не вмешиваться в строительство до самого последнего дня. Я хочу преподнести вам сюрприз.
- А сюрприз называется - это что? - спросило быдло.
- Сюрприз - это нечаянная приятность, - объяснил шут Ерошка.
- Непременно хочу нечаянной приятности,- сказало быдло.
Уже на следующий день во дворце начались строительные работы. Быдло сгорало от любопытства и нетерпения, но, соблюдая уговор, даже не подходило к тому концу дворца, где шла постройка, хотя ему этого очень хотелось. В эти дни у быдла состоялась беседа с хранителем государственной казны.
А им был при дворе императора Гордея остзейский нивх Карл Федорович, человек не то чтобы примерной честности, но невообразимо скупой. При одной мысли о необходимости какихнибудь расходов Карл Федорович начинал багроветь, щуриться и шепелявить. Если бы не эта скупость, Саврасия давно бы пришла в упадок уже совершенный. Но казначей, хотя деньги были не его, а казенные, как лев, сражался на государственном совете за каждую копейку. В день выдачи жалованья Карл Федорович старался объявить себя больным - и, действительно, испытывал приступ недомогания. Если хранитель казны находил какие-то расходы необязательными, то не только начинал шепелявить, но становился туг на ухо и слаб глазами, и тут уж никто не мог убедить Карла Федоровича выдать деньги. Принц Агафон не мог уломать его уплатить портному за лишнюю дюжину рубашек и был вынужден стащить из дворца серебряный подсвечник. Когда во дворце поселилось быдло, Карл Федорович пришел в ужас: он боялся, что быдло объест и обопьет казну. Но спустя каких-нибудь пару месяцев казначей с изумлением увидел, что быдло стало казне в великую выгоду. Число придворных увеселений резко сократилось, а с ними и расходы. Охоту принца Агафона Карл Федорович распродал лично. Решение об увольнении половины министров казначей встретил песней. А
