получили всеобщее признание и распространение во всех мусульманских странах, как в оригинале, так и в извлечениях и переводах. Сначала идут трактаты по математике (№16), затем следует введение в философию и логику (№ 7-13). Вслед за этим рассматриваются общие науки (№ 14-21) и антропология (№ 22-30). До сих пор эти учения почти полностью основываются на Аристотеле. Следующий раздел о 'Мировой душе' (№ 31 - 40) явно неоплатонический; в заключение рассмотрены 'богословские науки', - как и следовало ожидать, с заметным му'тазилитским уклоном.
(в) Восточный И р а н. Хотя иранские династии на востоке поддерживали восстановление персидского языка в качестве литературного, арабский язык еще широко употреблялся в придворных кругах и официальной переписке, а арабские поэты и писатели легко находили широкое покровительство. Самым блестящим, из восточных дворов был двор Саманидов в Бухаре, но особенно знаменит своей приверженностью к наукам был богатый торговый центр Хорезма (нынешняя Хива). {68} Уже в те времена области Аму-Дарьи славились, как и впоследствии, развитием богословских наук, и большинство составителей канонических книг религиозного предания, включая ал-Бухари и Муслима, происходили из Хорасана
С Нишапуром, столицей собственно Хорасана, связаны имена двух самых блестящих литераторов этого периода, ал-Хамадани (969-1007) и ас-Са'алиби (961-1038). Первый, более известный под прозвищем Бади' аз-Заман ('Чудо эпохи'), скитался от одного двора к другому всю свою жизнь, начиная с того дня, когда он покинул Хамадан в двенадцатилетнем возрасте, уже научившись всему, чему только могли научить его учителя, и до самой смерти в Герате. Вот как описывает его ас-Са'алиби - отрывок этот интересен не только сам по себе, но и дает картину развлечений образованного общества того времени, а также помогает понять причину успеха его Макамат: 'Он владел искусством чудес, редкостей и диковинок [в слове]. Например, он мог продекламировать стихотворение более чем в пятьдесят строк, которое он слышал всего один раз, запомнить его целиком и повторить его с начала до конца без единой ошибки. Он мог пробежать глазами четыре или пять страниц книги, которую он не знал и никогда не видел, затем повторить их на память в безупречной согласованности. Его просили сочинить стихотворение или написать беседу на какой- нибудь оригинальный или необычный сюжет, и он тотчас выполнял эту задачу. Он часто писал книгу на заданную ему тему, начиная с последней строки и заканчивая первой, и создавал столь же красивое и остроумное сочинение, как и всякое другое. Он украшал бесподобную касиду, сочиненную им самим, своим же прекрасным трактатом, читал стихи прозой и прозу декламировал стихами. Ему давали много рифм, и он слагал по ним изящные стихи, или ему задавали сочинение прозой и стихами на всякие непонятные и трудные темы, и он декламировал, импровизируя, быстрее, чем в мгновение ока. Он мог переводить персидские стихи, полные причудливо выраженных образов, на арабский быстро и блестяще, и проделывал много других удивительных вещей без счета'.
Видное место в арабской литературе ал-Хамадани {69} обеспечили не столько его остроумные 'Послания', сколько создание им наиболее совершенной формы литературного выражения - макамы, или 'собрания'. Художественные особенности макамы раз и навсегда были определены этим автором.
'Он нарисовал, - пишет Ченери, - остроумного, бессовестного импровизатора, странствующего с места на место и живущего на подарки, подносимые ему щедрыми ценителями его талантов, а также своеобразного рави или рассказчика, который, постоянно встречаясь с этим импровизатором, рассказывает о его приключениях и повторяет его превосходные сочинения... 'Собрание'- это своего рода драматический эпизод, рассказывая который, автор ставит целью показать поэтическое мастерство, красноречие или эрудицию, и ввиду этого тема неизменно подчинена авторской манере, содержание - форме'.
Заслуга ал-Хамадани состоит в том, что он в своих Макамат придал древнему сказу с чередованием прозы и стихов (произведение такого типа представлено в европейской литературе 'Окассеном и Николет') литературные достоинства садж'а и блеск экспромта, a также с мастерством гения сделал выразителем своего искусства хорошо знакомый персонаж из народного рассказа - остроумного бродягу. Его герой, Абу- л-Фатх из Александрии, владеет всеми тонкостями красноречия и живой речью, которыми, как мы видели, был одарен сам ал-Хамадани. Как образованные, так и необразованные единодушно восхищались его произведением, и, поскольку слава его распространилась по всему мусульманскому миру, появилось много подражателей, имевших больший или меньший успех; однако макама никогда более не достигала той непосредственности и живости, которые, несмотря на изощренную технику, умел вложить в нее ее талантливый создатель. Как указал недавно один критик, макама представляет в семитской литературе наивысшую ступень воплощения литературной темы.
'По существу ступени возрастающей 'мобилизации' литературной темы у арийцев и семитов одни и те же: эпос (=касида), драма (=кисса, рассказ, в котором проза чередуется со стихами), новелла (=макама). На первой ступени вовлекается только память слушателя; на вто- {70}рой - актер или декламатор требует от слушателя понимания; на третьей - имеет место обращение к воле читателя. Только у арийцев форма изменчива, а содержание постоянно; у семитов же форма застывшая, а содержание изменчиво и иллюзорно' **.
______________
** L. Massignon, Essai sur les origines du lexique technique de la Mystique musulmane, Paris, 1922, p. 2S8 .
Несмотря на все свое восхищение гением ал-Хамадани, ас-Са'алиби следовал более проторенным путем филологии и адаба. Для нас наибольшее значение имеют две его книги. Первая - по всеобщей истории, из которой до нас дошла только та часть, где речь идет о древних царях Персии; но она интересна тем, что содержит последнюю самостоятельную прозаическую версию материала, который тогда же был переработан великим иранским поэтом Фирдоуси и окончательно закреплен в знаменитой иранской эпической поэме Шах-наме. Вторая - биографическая антология, включающая всех поэтов - недавних предшественников автора, писавших на арабском языке во всей области распространения арабской литературы, - под заглавием 'Единственная своего века'. Этот сборник благодаря тонкому критическому вкусу автора сразу же завоевал признание и в течение двух последующих столетий был дополнен рядом продолжателей.
Когда в 999 г. Саманидов вытеснили тюрки Центральной Азии, их власть перешла к новой тюркской династии, основанной в Газне в Афганистане. Самый знаменитый из газневидских государей Махмуд Йамин ад-Даула (правил в 997-1030 гг.), хотя и был по сущности своей безграмотным варваром, достиг славы как в политике, пройдя по Индии с огнем и мечом под прозрачной маской религиозного рвения, так и в литературе, заставив ведущих писателей той эпохи способствовать блеску и пышности своего двора. Его правление прославлено в 'Книге Йамин ад-Даула', написанной одним из придворных ал-'Утби (ум. в 1036 г.). Этот труд был поворотным пунктом в исторической литературе. С тех пор всякое самостоятельное историческое сочинение сводилось главным образом к монографии об отдельном правителе или династии, написанной по большей части слугами династии и откровенно превоз-{71}носящей его деяния. Добиваясь наибольшего эффекта, прибегали к риторическим ухищрениям, и простое историческое повествование перегружалось 'прециозным' стилем, который насадили ал-Хамадани и его подражатели. Если подобные стилистические приемы были уместны в надлежащей сфере, то на историографию они оказали самое плачевное влияние. Все приносилось в жертву красивой фразе, троп нагромождался на троп до тех пор, пока простой факт не заволакивался туманом неясности и льстивых восхвалений.
Махмуд не полагался на то, что его слава щедрого покровителя привлечет ученых и литераторов. Его метод был гораздо проще и действенней: он похищал их или вымогал в виде дани с завоеванных стран. Именно таким способом после завоевания Хорезма он стал хозяином ал-Бируни (ум. в 1048 г.), который с нашей точки зрения наиболее полно воплощает дух мусульманской науки. В его глазах знание само по себе было конечной целью.
'Когда он составил свой 'Канон', - свидетельствует источник, цитированный Йакутом, - султан (Мас'уд. - X. Г.) пожаловал ему столько серебряных отчеканенных в его правление монет, сколько мог унести слон, но он нарушил обычай и вернул все обратно в казну, с извинением сославшись на то, что он может, обойтись без этого. Его рука почти никогда не расставалась с пером, его глаза - с наблюдением и его ум - с размышлением, за исключением двух праздничных дней в году, Найруз и Михрджан. Во все другие дни его постоянным занятием было устранение завесы сомнения с лица знания и засучивание рукавов стеснения с его локтей. Один ученый муж рассказал: 'Я посетил Абу Райхана (ал-Бируни. - X. Г.), когда его душа была почти готова отлететь и предсмертное дыхание стеснило ему грудь, и в этом состоянии он сказал мне: 'Как это ты объяснил мне однажды такой-то вопрос наследования?' Я ему сказал с состраданием: 'В этом-то
