такая возможность...
- Жива-здорова, - натянуто улыбнулся мой собеседник. - Что с ней станется? К Тине Павловне мы теперь особых претензий не имеем. Она просто заблуждалась.
- А ко мне?
- К вам? - взгляд худощавого суровеет. - Кое-какие есть...
- Например?
- Мы вам советовали не копать так глубоко в деле Лукашова. Вы не послушались. И это очень прискорбно.
- Почему?
- Как вам сказать... Вы здорово подвели некоторых товарищей. К примеру, некий Лузанчик, с которым вы беседовали о наших проблемах, от расстройства принял несколько большую, чем требовалось, дозу морфия и...
Надеюсь, понятно... А ему бы еще жить и жить...
Значит, они кончили и Лузанчика...
- Кого я еще... подвел?
- Узнаете в свое время.
- Это когда архангелы загудят в свои трубы?
- Думаете?... - Худощавый снисходительно ухмыльнулся. - Ну что вы... Зачем нам это? У вас своя парафия, у нас своя. Мы антиподы, но, увы, существовать друг без друга просто не можем. Не вы, так другой, третий... Зачем нам ссориться? Каждый занимается своим делом, всего лишь...
А ведь он позер... Странно, почему я вовсе не ощущаю страха? Неужели они выпустят меня живым? Сомневаюсь...
- Вы нам уже неопасны, Ведерников, - тем временем после небольшой паузы продолжил худощавый. - - И все же мне не хочется конфронтации. Поэтому я предлагаю соглашение: вы изымаете из дела Лукашова ту записочку, которую написала Тина Павловна за день до смерти мужа, а мы вам выдадим его убийцу. Думаю-- нет, уверен! - что вы сразу же получите повышение по службе и награду. Игра стоит свеч.
В. А.! Это он! Как же мне это сразу не пришло в голову?! Худощавый, видимо, прочел в моих глазах, что я понял, с кем имею дело, и с высокомерным видом кивнул, клюнул своим хищным носом-клювом.
- Нет! - ответил я твердо, насколько мог.
- Я в вас не обманулся... - В. А. посмотрел на часы и встал. - Уже ночь, поздно, а у меня еще есть коекакие безотлагательные дела. Привяжите его, да покрепче, - приказал он своим подручным, недобро зыркнув на меня ледяным взглядом.
Приказ В. А. они исполнили быстро и на совестьчерез одну-две минуты я был в буквальном смысле распят на арабском кресле. Сильная боль в грубо вывернутых назад руках вдруг всколыхнула всю мою ненависть к этим подонкам.
- Паскуда... - не сдержался я и выругался крепко, с яростью и вызовом глядя прямо в глаза В. А., который стоял напротив. - Все равно тебя достанут, не я, так другие.
- Весьма возможно, - спокойно ответил В. А. - Правда, это очень непросто, смею уверить вас. А по поводу записки Тины Павловны... Мы обойдемся и без вашей помощи. К утру записка будет лежать в моем кармане.
- Лозовой?.. - вырвалось у меня непроизвольно-, и тут же я едва не до крови прикусил губу: что ты болтаешь, олух царя небесного?!
В. А. вздрогнул. От его невозмутимости не осталось и следа: лицо пошло красными пятнами, в глазах полыхнула жестокость.
- Та-ак... - протянул он. - И это раскопал... Тем хуже для тебя-чересчур много знаешь... - В. А. на некоторое время задумался, Феклуха! -наконец прокаркал он вдруг охрипшим голосом: и, показав на дверь одной из спален, резко щелкнул пальцами.
- Гы... - придурковато осклабился Феклуха и в Нерешительности затоптался на месте. Но, натолкнувшись на тяжелый взгляд В. А., отшатнулся в испуге и как-то боком, по-крабьи, завороженно глядя ему в глаза, потопал в спальню.
- Заткни менту пасть, - скомандовал В. А. второму бандиту.
Когда тот засовывал мне в рот кляп, я едва не потерял сознание от боли в сломанной челюсти.
- Ты сам выбрал свой путь, - В. А. склонился надо мною. - Я чуть было не совершил ошибку. Я думал, что ты все-таки внемлешь голосу рассудка и оставишь это дело. А возможно, и согласишься работать на нас. Увы, увы... - Голос его стал неприятным, скрипучим. - Я обязан принять меры предосторожности, несмотря на то, что ты вызываешь во мне симпатию...
За дверью спальни, где находился Феклуха, послышался какой-то шум, затем сдавленный крик или стон.
В. А. недовольно поморщился. Дверь отворилась, и в гостиную вошел Феклуха, облизывая окровавленный палец.
- Курва... - -заматерился он. - Грызанула мать ее...
Все, шеф, кранты. Преставилась. Аппетитный был бабец, гы-гы...
- Помолчи! - резко оборвал его В. А. - Принеси канистру с бензином. Она в багажнике машины, - повернулся он ко второму своему подручному, который с безучастным видом стоял, прислонившись к стене, и поигрывал уже знакомым мне автоматом 'узи'.
- Бу сделано... - буркнул тот и не торопясь, вразвалку, пошел к выходу.
- А ты тащи сюда газеты, журналы, книги... любые бумаги, которые найдешь, - обратился В. А. к Феклухе. - Да поживей! Мы сейчас побрызгаем здесь бензином, - снова нагнулся он надо мной, - подожжем, и все превратится в пепел. И ты тоже. А уже сегодня утром у меня будет не только эта вшивая записка, но и все остальные бумаги по делу Лукашова. Вот так.
Он смотрел на меня со злобным торжеством, упиваясь моей беспомощностью.
'Нет, шалишь, сволочь мафиозная! Тебе не удастся взять меня на испуг, унизить перед смертью!'
Превозмогая дикую боль в сломанной челюсти, я сделал веселые глаза и попытался улыбнуться, насколько это было возможно с кляпом во рту. Господи, прошу тебя только об одном-пусть он догадается, пусть знает, что я смеюсь над ним!
КИЛЛЕР
Эта ночь выпила всю мою душу без остатка. Видения, которые вместе с взвихренной теменью залетали в открытое окно салона 'Жигулей', сводили меня с ума.
Мое проклятое прошлое протянуло свои тонкие детские ручонки с железными пальцами и время от времени до физической боли сжимало мне горло.
Я снова и снова вспоминал, как одноклассники собирали поношенную одежонку, а классная, по прозвищу Штучка-Дрючка, в торжественной обстановке, со слезой на глазах, вручала мне ее, при этом проникновенно болтая о 'счастливом, обеспеченном детстве'. Эти обноски я никогда не надевал, отдавал матери, которая тут же меняла их на самогон.
Я вспоминал, как в одиннадцать лет сбежал от нее и попросился в детский дом. Я назвался чужим именем, Но меня никто и не искал...
Вспоминал кухню детского дома, грязную, неухоженную, в запахах протухшего мяса и кислых щей, куда я пробирался тайком, чтобы погрызть предназначенные для собак кости, кухню, которая отменно кормила директора, воспитателей, кухонных работников и их семьи, но только не детдомовцев, вечно голодных, забитых... и жестоких. Через два с половиной года я ушел оттуда, вернулся в свою коммуналку, после того, как порезал крохотным перочинным ножиком двух старшеклассников, которые пытались меня изнасиловать в туалете...
Я совершенно перестал ощущать течение времени, и когда подъехал к дому, где жила вдова Лукашова, то с удивлением отметил, что улица была совершенно пустынна: похоже, уже наступили предутренние часы. Я действительно пожалел эту женщину, без вины виноватую, которая мало что соображала в плутнях своего мужа, не хотел ее убивать. Едва я начинал размышлять, как мне лучше спроворить это дельце, чтобы выполнить приказ шефа - будь он проклят, упырь! - и тут перед моими глазами вставало лицо Ольгушки... Нет, я не мог!
'Волгу' шефа я заметил совершенно случайно, корда разворачивался, чтобы припарковаться неподалеку от дома, за деревьями скверика. Она стояла за углем, едва не впритирку к стене. Там была самая густая
