крик. Граблин пистолетом сделал знак Данилычу открыть дверь. Как только дверь распахнулась, а Данилыч отпрянул назад, отброшенный стремительным натиском Граблина, Михаил Игнатьевич отшвырнул от себя Галину, не заботясь о том, что она могла грохнуться на пол, и на бешеной скорости подлетел к двери.
Стрелков шел, выбирая самые темные улицы, самые неосвещенные тротуары. Атавистическая привычка брала верх. Он был невидимым, но волнение и страх вытеснили память о его новом качестве, и он то и дело шарахался от фонарей, казавшихся ему теперь несносными соглядатаями. Он шел так, как смертельно пьяный – на автопилоте. Внутри него включился некий моторчик, работающий как отлаженный часовой механизм. Вначале и страха-то не было, было лишь ощущение, что выпал в какое-то другое измерение, где его, Стрелкова, благонадежного гражданина и прекрасного семьянина, ждали опасные испытания. Он не удивлялся, а только с замирающим дыханием констатировал мысленно факт этого внезапного выпадения. Все, что он обрел, став невидимым, все навыки, за которые он заплатил дорогой ценой, все его маленькие победы, одержанные над собой в том положении, в котором он оказался, теперь были сведены на нет. Из черной воды устрашающе поднялась ледяная гора айсберга, отуманенную верхушку которого он видел до сих пор.
Его смешные, как теперь ему виделось, беды, связанные, например, с плохой ориентировкой, неловкостью, невозможностью поездки в набитом общественном транспорте, его растерянность при мысли, как он предстанет перед женой, все эти бесчисленные мгновения раздражения, досады и наитий, комичных и драматичных недоразумений рухнули в пропасть, смешались с мглистым прахом, витающим в ней. За ним гонялись, но он, больше всего на свете дороживший вниманием других, своей репутацией и общественным статусом, был напуган таким проявлением людской заинтересованности. Заинтересованность преследующих его людей открыла ему нечто новое, а именно, возможность смотреть на него, на Стрелкова, как на вещь, как на мишень. В этой заинтересованности сквозило жестокое безразличие к его индивидуальной судьбе.
Он превратился в кролика, загнанного ошалелыми собаками, в таракана, которого всем не терпится раздавить.
А почему? Потому что случился взрыв, потому что какие-то мерзкие ублюдки решили ликвидировать лабораторию. И вот теперь он стал разменной монетой…
Сердце Стрелкова сжалось от боли. Что он такого сделал в своей жизни, что именно ему послано это испытание?
Эта мысль, заряженная возмущением и гневом, вскоре померкла в его усталом сознании, и, прибивая его к земле, в его душу холодной волной хлынуло отчаяние. Потом и оно ушло, и его многострадальная душа, убаюканная анестезией угрюмого смирения, перестала сопротивляться, вопрошать и плакать. Тупое безразличие, словно инстинкт самосохранения, спасал Сергея от бесполезных взрывов негодования, от обид и проклятий, уберегая его от ненужной траты сил, от сумасшествия.
Ему вдруг ужасно, невыносимо захотелось пить. Даже не выпить, а просто глотнуть холодненького пивка, впрочем, от ста пятидесяти граммов водки он бы тоже не стал отказываться. С этим теперь было не так-то просто. Будучи видимым, он всегда мог взять необходимое количество, если не самых дорогих, то, по крайней мере, вполне приличных напитков. Сейчас же нужно было искать место, где можно было без труда стянуть пару бутылок пива, желательно похолоднее. Он с тоской проходил мимо закрытых магазинов, ожидая, когда же на его пути попадется круглосуточный минимаркет или какой-нибудь ночной бар. Вскоре он наткнулся на маленький магазинчик, работающий в режиме нон-стоп. Продавщица – толстая баба с тройным подбородком – раскрыла двери, впуская внутрь свежий ночной воздух: видимо, хозяин магазина не раскошелился на кондишен. Она дремала, сидя на стуле и вытянув вперед окорокообразные ноги.
Петрович осторожно зашел внутрь, стараясь не разбудить незадачливую торговку и потихоньку открыл холодильник, стоявший рядом с кассой. Вытащил пару бутылок «Балтики». Закрыв холодильник, он так же тихо вышел, стараясь не греметь бутылками. Только очутившись на улице, он открыл одну при помощи другой и залпом опустошил ее. Холодное пиво протекло по жилкам, будто пробежал маленький божок босыми ножками. Откупорив другую при помощи ключа, который нашарил в кармане, Петрович стал пить ее не слишком быстро. Он не особенно заботился о том, что его, а вернее бутылку, кто-нибудь сейчас заметит. Ну и что? Летит себе бутылка сама по себе, то и дело переворачиваясь, подумаешь! Если какой загулявший прохожий и обратит на нее внимание, то все равно потом никто ему не поверит. Сам бы Стрелков ни за что не поверил, если бы ему рассказали про летающую бутылку.
Ноги сами собой принесли его к домику Данилыча. К его удивлению, сквозь занавешенные плотной белой бумагой окна пробивался свет. «Возможно, дома, – предположил Петрович, – а может, кому-нибудь ключи оставил». В любом случае, Стрелкову нужно было где-то провести остаток ночи, поэтому обогнув дом со двора, он хлопнул калиткой и подошел к двери. Она была заперта. Пошарив в известном ему месте в поисках ключа и не найдя его, Сергей принялся барабанить в дверь.
– Данилыч, мать твою, – возбужденно крикнул он.
Изнутри послышался какой-то непонятный шум, а потом Стрелков узнал неуверенные шаги Штерна.
«Нализался, небось, со шлеп-компанией, так что свет забыл потушить», – решил Стрелков, слыша как дрожащими руками Данилыч отпирает замок.
Дверь открывалась вовнутрь. Стрелков уже наклонил голову, чтобы не удариться о низкий косяк, как на него налетел кто-то, пахнущий кожей и кирзой. Петрович хоть и не ожидал от Данилыча ничего подобного, но привыкший за последние дни, что на него постоянно кто-то нападает и кто-то гоняется за ним, машинально оттолкнул нападавшего от себя и отпрянул в сторону. И тут раздался женский визг. Он узнал голос Галины.
– Стоять, Стрелков, милиция, – тот, от кого пахло кирзой и кожей, стоял, освещенный тусклой лампой из прихожей, неподалеку от Петровича и пытался поймать его руками, но сделать это было не так-то просто, – наша жена у вас… Тьфу, ваша жена у нас, так что сдавайтесь. Тем более, что ничего вам за это не будет.
– Вы че, все с ума посходили что ли?! – Петрович отошел на безопасное расстояние, но из палисадника не вышел. – На кой черт я вам всем понадобился?
– Спокойно, Сергей Петрович, спокойно, – Граблин отстранил своего напарника, прикинул как ему лучше броситься на этого невидимку, и понял, что стоит он слишком далеко, – хотите поговорить с женой? – пошел он на хитрость.
– Что с ней? – Петрович был зол на нее за измену, но все-таки пять лет он с ней прожил и так вот сразу плюнуть на нее не мог.
– С ней все в порядке, давай ее сюда, Михаил Игнатьевич, – приказал Граблин. – Но, Сергей Петрович, может, вы зайдете все-таки в дом?
– Нет уж, – отказался Стрелков, – лучше я здесь постою и посмотрю на вас издалека.
– Как хотите, – Юрий Антонович пожал плечами и посмотрел на жену Стрелкова, которую придерживал за талию Михаил Игнатьевич. – Галина Валентиновна, хоть вы ему объясните.
– Да, объясни мне, – при виде жены, да еще в объятьях постороннего мужчины, в Стрелкове снова взыграло чувство ревности, – с кем ты на дачу ездила?
– Ты что, Сергей, – Галина напряженно всматривалась в темноту, словно хотела разрезать ее своим взглядом, но не видела ничего, даже отдаленно напоминающее человеческую фигуру, – на что ты намекаешь?
– Я не намекаю, сука, – у Петровича чесались руки засадить ей промеж глаз, но он сдержался, – я у тебя спрашиваю, с кем ты трахалась на даче?
– Нет, что ты, – чуть не заголосила Галина, – ничего такого не было.
Она лихорадочно пыталась сообразить, что про нее и Виталика знает Сергей, а чего – нет, но это были только догадки. Поэтому она решила сначала все отрицать, а потом действовать в соответствии с тем, что выяснится.
– Как же, не было, – заорал Стрелков так, что залаяли соседские собаки, – а почему на вокзале ты оказалась вместе с этим тараканом усатым, а? Я те башку-то отвинчу, потаскуха хренова… Дай только в себя вот приду… – добавил он гораздо тише.
– Ой, Сереженька, – заголосила Галина, зная крутой нрав мужа, – не было ничегошеньки у меня с
