— Да, они отступили! — с удовольствием сказал герцог. — И мы точно ранили, если не убили, двоих из них.
Говоря это, он налил бульона Магнолии, а потом и себе.
Магнолия не чувствовала голода и пила бульон только потому, что этого хотел герцог. Она сделала всего несколько глотков и поставила чашку на столик возле кровати.
Герцог пил бульон, не спуская с Магнолии глаз, и она вдруг почувствовала какое-то странное смятение.
И одновременно, только потому, что он был рядом, был в безопасности, она ощущала непонятную радость, от которой вся каюта преобразилась, словно была залита солнечным светом.
Герцог допил бульон и произнес:
— Я даже вообразить не мог… даже в кошмарном сне не мог представить, что мы попадем в такую жуткую ситуацию! Но мы выбрались из нее, и, осмелюсь сказать, с честью; теперь мы должны выпить за наше здоровье.
И тут же появился Джарвис, который унес супницу с чашками, оставив только шампанское.
Герцог наполнил бокалы и протянул один Магнолии, а другой взял в правую руку и высоко поднял.
Их взгляды встретились, и он очень тихо сказал:
— За самую храбрую женщину, которую я когда-либо знал!
Магнолия почувствовала, как кровь приливает к ее щекам, но ответила:
— За самого… храброго мужчину… который… спас нас!
Глаза ее сияли, а черные ресницы подчеркивали белизну щек; она отпила шампанского, и сердце ее вспорхнуло, как птица, когда герцог присел на краешек кровати и посмотрел ей прямо в лицо.
— Я хотел сказать вам, — начал он, — что вы были великолепны. Мне кажется, в мире не найдется другой женщины, которая в столь жутких обстоятельствах не издала бы ни стона, ни крика, и даже ни одного протеста или жалобы.
Он говорил с такой непривычной для нее интонацией, что Магнолия почувствовала, что на глаза у нее набегают слезы.
Ей было необыкновенно приятно, что он так думает о ней, хотя только благодаря ему им удалось бежать и именно он нес ее на руках, потому что сама она не смогла бы бежать. Если бы он не был таким сильным, их бы легко схватили и сейчас они находились бы в совершенно ином положении.
— Нет, это вы… были великолепны! — повинуясь порыву, воскликнула она.
Герцог поставил бокал на столик.
— Трудно найти верные слова, чтобы передать вам мои чувства, — сказал он. — Я очень боюсь опять испугать вас, Магнолия.
— С сегодняшнего дня… мне кажется, — прерывисто произнесла она, — мне… никогда не будет страшно… пока вы со мной.
— Мне хотелось бы верить, что это правда, — отозвался герцог, — но я говорю не о страхе перед разбойниками, а о страхе передо мной!
Краска залила щеки Магнолии, делая ее еще прекрасней, и она вздрогнула, но на сей раз, как показалось герцогу, не от страха.
Он продолжал очень тихо:
— Если бы вы не были богатой наследницей и в данную минуту были еще не замужем, я бы умолял вас, если нужно, даже встав на колени, стать моей женой!
В его голосе звучали страсть и отчаяние заядлого игрока, который поставил все, что имеет, на одну карту и теперь возносит мольбу, чтобы выпала нужная.
Спустя несколько минут, показавшихся герцогу годами, Магнолия ответила:
— Если бы вы… не были… герцогом и у вас не было бы… ревнивой жены… я бы ответила… «Да».
Герцог перевел дыхание.
— А моя жена ревнива?
— Очень… очень ревнива! Она никогда… никуда… вас… не отпустит.
Герцог придвинулся ближе.
— Дорогая моя! Моя любимая! — он задыхался. — Неужели то, что ты говоришь, действительно правда?
Магнолия молчала, не в силах найти слов, и он изменившимся голосом воскликнул:
— Ради Бога, Магнолия, не играй со мной! Я так отчаянно люблю тебя, что в голове у меня все перепуталось. Но я не перенесу, если ты снова со страхом отвернешься от меня. Я сделаю все, что ты захочешь, но умоляю тебя, попробуй поверить мне.
Магнолия взглянула на него; их лица почти соприкоснулись.
— Я… верю тебе… — прошептала она. — И… и… я… я люблю тебя!
Герцог издал нечленораздельный звук, и руки их встретились.
— Это правда? — вопрошал он. — Ты действительно это хочешь сказать? Ах, моя дорогая, когда я бежал, прижимая тебя к груди, мне казалось, что я бегу навстречу нашему счастью.
— Мне… тоже так казалось. Я слышала стук… твоего сердца… и хотела… чтобы ты прижал меня к себе… сильнее и… еще сильнее.
— Это именно то, что я собираюсь сделать сейчас. Он обнял ее, затем медленно, очень медленно, словно все еще боясь испугать ее, отыскал губами ее губы.
Целуя ее, он почувствовал, что губы ее мягки, свежи и невинны, и от этого испытал наслаждение, равного которому он не испытывал ни разу в жизни.
Для Магнолии же этот поцелуй был именно олицетворением того, чего она так страстно желала, к чему стремилась, и, как она думала, стремилась тщетно.
Это была любовь, как не однажды ей говорили, недоступная для нее любовь, к которой ее деньги не имели никакого отношения.
В эту минуту, когда герцог целовал ее, она отдавала ему душу и сердце и знала, что он отвечает ей тем же.
Он был так близко, что Магнолия чувствовала, что перестает быть собой и становится частью его, а он становится ее частью.
Его губы стали требовательнее, и ей показалось, что он унес ее прочь к вершине одинокой горы, что мир отступил и остались лишь звезды, небо и они двое.
Ей хотелось прижаться к нему как можно сильнее, и, когда он наконец поднял голову, Магнолия голосом, звенящим от счастья, воскликнула:
— Я… люблю тебя… я люблю… тебя!
— И я тебя люблю, дорогая, — ответил герцог. — Я люблю тебя, потому что ты — самая очаровательная женщина, которую я когда-либо видел, и мне кажется, что мы были предназначены друг другу с самого начала времен.
— Как я… хотела бы в это верить, — прошептала Магнолия. — И не имеет никакого значения… кто мы… и чем владеем… ведь правда?
Герцог понимал, как важен для нее этот вопрос.
— Я бы любил тебя так же, как и сейчас, — заверил он, — если бы ты родилась в лачуге и не имела ничего, кроме этих восхитительных, очаровательных губ.
Он вновь поцеловал Магнолию — словно унес ее еще выше, с вершины горы к самим звездам, и их окутало божественное сияние.
— Я… люблю тебя, — вновь повторила она, как только смогла заговорить, — и хотела бы, чтобы ты… не был герцогом… тогда мы смогли бы жить в маленькой хижине где-нибудь в горах… я ухаживала бы за тобой… доказывала тебе… что для меня нет никого дороже тебя… такого умного… и такого храброго.
— Ты действительно считаешь меня храбрым? — спросил герцог.
Он заглянул в глубину ее глаз, в которых светилась любовь, и добавил:
— Ты — самая прекрасная женщина из всех, кого я встречал, и, кроме того, ты — самая храбрая и самая умная. И теперь тебе предстоит стать самой-самой еще на одном поприще.
— И… на каком же?
— Быть самой любимой! Мне нужна твоя любовь, Магнолия! Я не могу представить своего
