блестевшие от пота торсы. Вскоре песня была подхвачена всеми — казалось, звуки заполнили все пространство до самой крыши сахароварни.
Вдруг пение оборвалось — будто солнечный свет внезапно померк. Надсмотрщики стали выкрикивать приказания и яростно защелкали кнутами. Мелита удивленно взглянула на графа, надеясь найти объяснение, но тут же все поняла сама — позади них в дверном проеме возникла фигура мадам Буассе. На ней было красное платье, соломенная шляпа покрывала голову.
— Ты позволяешь этим людям петь, вместо того чтобы работать, Этьен? — спросила она своим обычным резким голосом.
— Напротив, — ответил граф холодно, — я всегда думал, что счастливые люди работают лучше и быстрее молчаливых и мрачных.
— Это твое мнение, но не мое, — сказала мадам Буассе презрительно.
Она подошла к одному из надсмотрщиков, и до Мелиты донесся ее пронзительный голос. Как показалось девушке, стоявшие рядом с ней рабы вмиг съежились, словно предчувствуя боль от ударов кнута на своих плечах.
Граф резко повернулся на каблуках и вышел из сахароварни. Роз-Мари с опозданием заметила его отсутствие и бросилась вслед. Мелита пошла за ней. Однако они не успели. Выйдя из двери, они увидели, что граф уже садится в седло лошади, которую держал негритянский мальчик.
— Папа! Папа! — закричала Роз-Мари. — Подожди меня!
Но граф уже мчался прочь, копыта его скакуна оставляли за собой облако пыли, и не было ни малейшего сомнения в том, что он стремится уехать как можно быстрее.
«Можно ли его в этом винить?» — спросила себя Мелита.
Она понимала, как униженно должен чувствовать себя граф, оттого что сестра его жены совершенно не считается с его мнением. Почему же он допускает это? Ведь плантация принадлежит ему, раз он — граф де Весонн?
Мелита продолжала размышлять о графе, когда Роз-Мари повела ее осматривать мельницу, а потом — амбар для хранения урожая — его она мельком видела, подъезжая к плантации. Там готовый сахар засыпали в бочки, чтобы, как уже знала Мелита, доставить в гавань Сен-Пьера и погрузить на корабли, а уж те развезут его по всему свету.
— Когда рабы начинают работать? — спросила Мелита у надсмотрщика, наблюдавшего за неграми, которые передвигали бочки.
— В шесть утра, мадемуазель.
— А когда заканчивают?
— С наступлением сумерек.
— Весь световой день, — заметила Мелита. Она хотела узнать, сколько рабов заболевает от переутомления, но решила, что этот вопрос может прозвучать вызывающе. Отец в свое время рассказывал ей об ужасающей смертности среди рабов, переправляемых из Африки в Бразилию, испанские колонии, на Карибские острова и в Северную Америку. Среди торговцев считалось нормальным, если этот «груз» доходил в сохранности хотя бы наполовину, и никто не интересовался, сколько человек покончили с собой или умерли в пути.
— Рабу отводилось ровно пять футов и шесть дюймов в длину, где он мог лечь, — рассказывал отец. — Людей сковывали по двое за руки и за ноги, а цепи пропускали в металлические скобы, укрепленные на палубе.
— Как это жестоко, папа! — воскликнула тогда Мелита.
— Они проводили в трюме по два-три дня. Некоторые задыхались, обычно не менее десяти человек из ста не доезжали живыми.
В Весонне было на что посмотреть. Мелита увидела обезьянку в 1слетке, которую Роз-Мари кормила бананами и орехами, а также вольер с попугаями, пойманными в окрестном лесу. У попугаев были восхитительные сверкающие плюмажи, длинные хвосты и умные немигающие глаза.
После небольшой прогулки по саду Мелита обнаружила, что уже наступил полдень и пора возвращаться к ленчу. Ведя девочку к дому и болтая с ней, Мелита думала лишь о том, куда уехал граф и будет ли он присутствовать за столом. Он вошел, когда они заканчивали первое блюдо.
В ответ на извинения графа мадам Буассе сказала ледяным тоном:
— Надеюсь, Этьен, твое утро прошло не столь бесполезно, как у твоей дочери. Я полагаю, мы потратили достаточно денег и сил на гувернантку, чтобы она хотя бы составила для Роз-Мари расписание занятий!
Мелита решила промолчать, но в разговор вмешалась Роз-Мари.
— Сегодня утром я выучила много английских слов — сахар, кукла… и попугай!
— Очень хорошо, — сказал граф, — прекрасно, Роз-Мари! Ты не забудешь их до завтра?
— К этому времени я выучу еще много других слов, — ответила Роз-Мари уверенно.
Мадам Буассе ничего не сказала и лишь бросала на сидевших за столом неодобрительные взгляды. Граф потянулся к принесенному блюду, чтобы наполнить свою тарелку. В это время, будто стараясь во что бы то ни стало вывести его из себя, мадам Буассе сказала:
— Могу я поинтересоваться или это слишком смело с моей стороны, как долго мы будем иметь честь видеть тебя здесь? Я хочу знать о твоих планах — по крайней мере как домоправительница.
— Скажу тебе откровенно: в настоящий момент у меня нет планов, — ответил граф. — Я проехал по поместью. Ты знаешь, что крыши многих хижин рабов пришли в плачевное состояние? Они совершенно не защищают от дождя и должны быть немедленно отремонтированы.
Мадам Буассе подарила ему улыбку, полную яда.
— А ты уже подумал о том, во что обойдется этот ремонт и откуда появятся на него деньги?
— Мне кажется, хоть я и не проверял счета, что продажа последнего урожая принесла нам неплохую прибыль.
— Но нам пришлось заплатить долги, — напомнила мадам Буассе. — Об этом ты не подумал?
— Мне следует посмотреть бухгалтерские книги.
Мадам Буассе подняла брови.
— Откуда этот внезапный интерес? Определенно твое отношение к делам стало значительно отличаться от того, что я видела последний год.
— Я понимаю, что уделял мало внимания хозяйству, и намерен исправить свою ошибку.
— Восхитительно! — усмехнулась мадам Буассе. — Мы будем вместе изучать счета — бок о бок, и я буду весьма признательна тебе за помощь и поддержку. Я вообще всегда признательна за помощь и поддержку, если, разумеется, мне их предлагают.
Она говорила тоном не просто саркастическим, а совершенно уничтожающим. Взглянув на Роз-Мари, Мелита заметила, что девочка перестала есть и побледнела.
Словесные дуэли между мадам Буассе и графом причиняли ей страдания, и этому надо было положить конец. Мелита решила позже поговорить с графом. Он наверняка может удержать мадам от грубых перепалок с ним — по крайней мере в присутствии его дочери.
— Роз-Мари закончила есть, мадам, — сказала она, откладывая свои вилку и нож, — она устала утром, и мне кажется, ей надо подняться наверх и отдохнуть.
— Это самое разумное, что я слышала от вас, мадемуазель, — ответила мадам. — Позвольте мне подчеркнуть, что если бы Роз-Мари провела это утро в классной комнате, где ей и следовало находиться, то сейчас не была бы столь уставшей.
Голос ее становился все более резким.
— Надеюсь, что после дневного сна вы займетесь с ней как полагается. И я хочу знать, чему вы ее учите.
Мелита промолчала; сделав реверанс, она помогла Роз-Мари выйти из-за стола. Девочка кинулась к отцу и обвила маленькими ручками его шею.
— Я люблю тебя, папа! Я люблю тебя! Пожалуйста, останься с нами!
Граф поцеловал дочь, но ничего не ответил. Когда Мелита и Роз-Мари вышли из комнаты, девочка сказала:
— Я хочу, чтобы папа остался. Он уезжает из-за кузины Жозефины! Она с ним ссорится, тогда папа начинает сердиться и уезжает в Сен-Пьер, и я каждый раз боюсь, что он больше не вернется.
