Сейчас она, вероятно, у Скотта, с его дочерью, они подруги.
-- У Скотта дочь?.. Он живет там же?
-- У него огромный дом, недалеко от клиники Рикардо, кстати, клиника теперь целиком принадлежит ему, осталось лишь название.
-- ...Элизабет?
-- Она умерла вскоре после того, как ты исчез.
-- Ну а ты, Филидор, как сложилась твоя судьба? -- спросил я у своего друга и вдруг понял, какие страшные слова вынужден произносить -- все в прошедшем времени.
Но Филидор не ответил, а я, не настаивая (мне бы переварить то, что я услышал) вернулся на кровать, склонил голову к подушке; еще миг -- и тело стало невесомым, а разум чем-то осязаемым. Я уснул сном младенца...
Когда я вновь ощутил себя в реальном мире (хотя стал ли он для меня таковым в те первые часы?), Филидора в спальне не было.
На этот раз я поднялся легко и свободно. Взглянул на часы, было 17.30. Нашел одежду, как я понял, приготовленную для меня. К моему удовлетворению, мужская мода не слишком изменила классическому стилю, и лишь несколько новых штрихов в элегантном костюме напомнили мне, что время шагнуло на тридцать лет вперед.
В гостиной немолодая, но хорошо сохранившаяся женщина, отвечая на мой вопрос, смущенно улыбнулась:
-- Машина, мсье? В гараже... это машина вашей дочери.
-- Спасибо, -- рассеянно поблагодарил я, но женщина не ушла, посмотрела виновато...
-- Мсье... -- произнесла она, однако не досказала.
Я устало поглядел на нее -- лет пятидесяти, может быть, старше, средней комплекции, круглолицая и, несмотря на возраст, не утратившая привлекательности, ...и с родинкой на переносице.
'Да это же Кэтти!'
-- Вы узнали меня, мсье?...Я Кэтти.
-- Да, Кэтти, -- с тяжелым сердцем признался я.
Когда попадаешь в будущее (сколь нелепа эта фраза), помимо трудностей в общении с людьми, которых не понимаешь или, более того, перед которыми поневоле боишься показаться невежественным, неминуемо возникают еще и чисто бытовые проблемы, и порой они, невинные сами по себе, способны едва ли не гораздо быстрее всех досужих рассуждений 'выбить из колеи' такого бедолагу.
Так же и я, оказавшись у сверкающего автомобиля, какой раньше мог красоваться лишь в элитарных автосалонах, где выставлялись модели дня завтрашнего, встал перед неразрешимой загадкой -- как завести этого монстра с маркой 'Рено' и как управлять им. Пожалуй, в другой ситуации я сориентировался бы скорее, но тогда потратил не менее получаса, а когда разобрался, что к чему, уже основательно раздраженный понесся к центру Парижа, словно опаздывал на свидание со смертью.
Париж --- все те же улицы, те же здания, те же парки, но... то был другой Париж. Нет-нет, табуны мчащихся автомобилей, даже пробки на дорогах -- это не ушло, но вечно спешащих, делающих покупки, праздно шатающихся парижан, туристов, богатых и нищих, детей и их родителей, стариков и внуков -- их не было. Марсово поле, Елисейские поля, улица Риволи... -- все словно вымерло. И теперь никто не продавал на улицах жареные каштаны, не пеклись блины, не давали представления фокусники, пропали уличные музыканты и куда-то исчезли многочисленные 'бистро'... Исчезла уличная толпа -- и улицы стали походить на пересохшие реки. Редкие прохожие больше напоминали солдат, штурмующих чужой город, так быстро перебегали они от дома к дому, используя любое укрытие.
Где-то неподалеку от Лионского вокзала, не сбавляя скорости, я свернул на неширокую улицу. Машину развернуло, занесло на повороте -- и, словно из-под земли, впереди возник человек... Глухой удар послышался, прежде чем я нажал на тормоза...
'Кажется, я убил его...' -- и эта мысль, совершенно спокойная, оставила меня в кресле автомобиля дожидаться полиции.
Но, задумавшись за рулем, я перестал думать о несчастном пешеходе...
'Что дальше?.. Как часто в детстве, узнав о смерти, об отсроченном приговоре, и не в силах с ним примириться, мы задавали друг другу вопросы: что, если жить вечно -- согласишься? что, если стать бессмертным? что, если ни друзей, ни близких?.. Но, взрослея, понимали -- чудес не бывает...'
Я не успел возразить себе, что мое положение несколько иное и нечего хандрить, как в окно заглянул полицейский.
'С лицом дебила' -- ожесточенно подумал я.
-- Месье, выйдите из машины, -- вежливо попросил он.
Я покорился, наконец-то подошел к лежащему в крови человеку и только тогда сказал себе: 'Да ты, Морис, порядочная сволочь...' Однако полицейский, видимо, был обо мне другого мнения, -- присев на корточки, он нащупал у пешехода пульс, недовольно крякнул: 'Жив'. И вполне дружелюбным тоном посоветовал мне убираться отсюда, да побыстрее.
Уже отъехав, я вдруг прозрел: 'Боже, тот пешеход, он же о четырех ногах'.
12.
Очень скоро я остановил машину. Почувствовал, что просто необходимо снять напряжение, пройтись и успокоиться.
Это был район города, незнакомый мне, тихий, с многочисленными узкими улочками, почти без зелени, закованный в камень и практически без автомобилей. Я шел не спеша. Я узнавал время...
Мимолетный взгляд невзрачной девушки, торопливо исчезающей за дверью своей квартиры, испуганный... Притормозил микроавтобус, похожий на длинную сигару, выскочил из него шишконосый господин в очках, забежал в ресторанчик, заплатил за две пиццы -- и опрометью обратно: спрятался, уехал. Магазины слева, справа, магазинчики... все закрыто. Нет, вот один -- спортивные товары -- открыт, и внутри трое посетителей... На углу улицы нищенка палкой ковыряется в урне с мусором... Я уже на бульваре. Впереди шумная компания молодых людей. Из подъезда ближайшего ко мне дома вышла женщина лет сорока пяти...
Она неожиданно позвала меня:
-- Мсье, прошу прощения, подойдите, пожалуйста.
Сначала в нерешительности остановившись, я, поколебавшись, внял ее просьбе.
Овальное лицо, глубоко посаженные серые глаза, тонкий, чуть с горбинкой, нос, бесформенные губы, почти полное отсутствие косметики... Она не была роковой женщиной, но ее отличная грудь, фигура, хорошие ноги привлекли бы внимание не одного мужчины.
-- Я наблюдала за вами, очевидно, вы не здешний? -- пропел ее красивый голос, сладкий, тихий.
-- Вы почти угадали, -- не посмел возразить я.
-- Остерегайтесь приближаться к тем весельчакам.
-- Хм... Я был бы признателен, мадам, если бы вы уделили мне несколько минут и объяснили, что случилось с Парижем... -- и, заметив, как удивленно взлетели ее брови, добавил, -- ...долгая история, но тридцать лет я прожил отшельником, оторванным от мира.
-- Будет лучше, если мсье зайдет ко мне: на улице, ближе к вечеру, оставаться небезопасно, -- сказала она и протянула руку, -- Лаура.
-- Морис, -- назвался я давно забытым именем.
Квартира Лауры занимала весь третий этаж дома. Мы прошли в одну из комнат, предназначенную, очевидно, для гостей, где пол, стены и потолок были выдержаны в черных и белых тонах, а среди зала стояли шесть огромных мягких кресел. Хозяйка, усадив меня в кресло, извинившись, вышла в кухню и вскоре вернулась с двумя чашечками кофе.
-- Мне часто приходится коротать время в одиночестве, и мое любимое занятие вязать, сидя у окна. Потому-то я вас и приметила, -- и она подошла к окну, где на подоконнике лежало вязание.
-- Так что же с Парижем? -- напомнил я свой вопрос.
-- С Парижем? -- горько усмехнулась Лаура, -- скорее, со всем миром. Хотела бы я спрятаться от всего этого на тридцать лет... Кстати, сколько вам лет?
Она не обернулась, продолжая задумчиво смотреть в окно, и я не смог понять, то ли это простое любопытство, то ли что-то еще.
