но странная власть, которую имел над ним его спутник, была неодолима.
Зорко следивший за Вараввой, Мельхиор позвал:
- Идем! Он уже входит на Голгофу! Ты увидишь, как будет умирать мир и как померкнет солнце! Ты услышишь голос Всевышнего, возмущающегося убийством Божественного в Человеке!
Глава XI
Удрученный и дрожащий, Варавва следовал за своим новым другом.
Внутренний голос убеждал его в неоспоримой правоте слов Мельхиора. Но почему этот таинственный иностранец знал так много?
Он поднимался в гору с сердцем грустным, почти отчаявшимся. Он чувствовал, что должно свершиться что-то ужасное и на детей Израиля со страшной силой падет проклятие, которое они на себя навлекли. Даже Сам Бог не может отменить судьбу человека или народа, выбранную ими по своей воле.
Иссохшаяся земля потрескивала под ногами людей, будто горела.
Было почти три часа дня, и солнце беспощадно жгучими лучами опаляло гору, напоминающую огромный муравейник с роящимися пчелами - людьми. Невысокий Голгофский холм, подняться на который в прохладу было так легко, сейчас многим казался труднодоступным.
Наконец преодолев подъем, Мельхиор и Варавва увидели, как несколько женщин сгрудились возле одной из своих подруг, бывшей в обмороке. Подумав, что это Юдифь, Варавва кинулся вперед. Мельхиор его не останавливал.
Но Варавве пришлось разочароваться - там были только бедно одетые, горько плачущие женщины. Лишь одна из них выглядела знатной, и, хотя лицо ее скрывал капюшон, ясно было, что это не Юдифь - плащ на ней был не красный, и вся фигура ее выражала глубокую скорбь, чувство, не знакомое Юдифи.
Потерявшая сознание выглядела беднее всех подруг - на ней было грубое платье из серого полотна. Поражала ее тихая, трогательная красота. Роскошные волосы рассыпались по плечам и густыми золотистыми волнами обрамляли лицо, черты которого были нежны и округлы, как у ребенка. Темные ресницы зеленых глаз отбрасывали тень на бархатистые щеки.
- Что с ней? - участливо спросил Варавва. Женщины, посмотрев на него, ничего не ответили. Варавва вернулся к Мельхиору.
- Там - девушка чудной красоты. Она в обмороке. Нельзя ли помочь ей? сказал он.
- Эта златокудрая красавица - городская блудница, Мария Магдалина.
Варавва вздрогнул, как ужаленный, брови его нахмурились.
- Мария Магдалина, - растерянно бормотал он. - Я много про нее слышал! Сам я не бросил бы в нее камня, но все же... если я сегодня увижу Юдифь...
- Ты не хочешь оскверниться, мой добрый Варавва! - прервал его Мельхиор. Как я тебя понимаю! Твоя Юдифь невинная голубка, а Мария грешница!.. Так оставь ее там, где она лежит. Только знай, что та, которую ты, убийца, презираешь, раскаялась и прощена Тем, Кто сейчас умрет. Но что тебе до этого! Его распнут, а ты будешь жить... О, чудный мир, творящий правосудие!
Варавву жег стыд.
- Если она раскаялась, то почему бы тебе не подойти к ней?
- Почему? - повторил Мельхиор задумчиво. - Если бы я сказал об этом, ты узнал бы то, чего пока не можешь понять. Могу сказать тебе только одно - среди этих женщин есть та, к которой я не смею подойти. Место, куда ступает ее нога, становится священным...
Варавва окинул женщин беспокойным взглядом, пытаясь понять, о ком говорил Мельхиор, и увидел, что Магдалина очнулась и хотя слабо, но стояла на ногах, поддерживаемая подругами. Варавва снова изумился великолепию ее волос, золотом сверкающих в лучах солнца.
Вдруг раздался душераздирающий вопль. А через мгновение - новый, с такой же страшной, звериной силой,
Варавва посмотрел на своего спутника.
- Это первое ощущение той боли, которую ты сегодня мог бы испытать, сказал Мельхиор. - Это пригвождают к кресту двух воров.
Ближе к эпицентру событий толпа стояла глухой, каменной стеной, но вдвоем с Мельхиором Варавва легко проходил сквозь нее, и вот перед ним развернулась сцена страшной казни.
По указанию Каиафы два разбойника должны быть распяты раньше Назорея. Сделано это коварным священником для того, чтобы устрашить Иисуса, заставив сначала быть свидетелем их мучений.
Но ни тени страха не было на Божественном лике. Иисус стоял прямо, как повелитель множества миров, сознающий Свою силу. Высокая Фигура в белых ризах резко выделялась на фоне пылающего неба и привлекала к Себе весь ослепительный блеск, все великолепие солнечных лучей. Каждый шип тернового венца сверкал, как бриллиант. Чудный лик выражал бессмертную красоту. Ноги Его легко касались раскаленной земли; весь Он казался белым облаком, спустившимся с небес. Земля, небо, солнце были частицами Его. Произнеси Он слово - одно повелительное слово, от него содрогнулась бы вселенная. Но Он продолжал молчать, и только глаза Его говорили: 'Я пришел, чтобы поднять завесу смерти, которой все боятся. Я пройду через пытки и страдания, чтобы подбодрить слабое человечество! И Я приму смерть как человек, чтобы доказать: умирая на кресте, человек воскресает для новой, вечной жизни!'
Еще более страшные вопли неслись с лежащих на земле крестов, на которых корчились распинаемые разбойники. Глянув в ту сторону, Варавва не смог сдержать удивленного возгласа:
- Ганан!
Несчастный смотрел на него волком. Лицо, искаженное болью, выражало теперь еще страшную, злобную зависть.
- Ты, Варавва?! Ты свободен, собака! А меня распинают, и по твоей вине ты подбил меня на преступление!.. Правосудия! Я требую правосудия! Ты должен быть на моем месте, а не глазеть на мои мучения, стоя рядом с приличными людьми!
Привязав руки разбойника к поперечине креста, палачи принялись вбивать огромные гвозди в ладони. Ганан неистово завопил, кровь хлынула у него из горла, лицо побагровело.
- Трусливый шакал, - засмеялись воины. - Римлянин не стал бы так кричать. Умри мужественно! А Варавву оставь в покое - он прощен и освобожден по закону!
- Прощен... - забормотал Ганан. - Будьте же прокляты адом ты и твоя распутная...
Он не успел договорить - крест подняли и поставили в заранее приготовленную яму. Распятый испытывал невыразимые муки и силился оторвать от креста ладони. Кровь сгустилась и потемнела на его распухших руках. Похолодев, Варавва отвернулся.
- Все так страдают на кресте? - с дрожью в голосе спросил он своего покровителя.
- Да, все сотворенные из глины, - холодно ответил Мельхиор и посмотрел на мучившегося преступника так, словно изучал его. - Он мог быть счастлив, но не захотел. Он сам виноват в том, что происходит сейчас.
- А что ты скажешь про Назорея?
- То же самое, - ответил Мельхиор, но голос его звучал мягко. - Он Сам избрал этот путь, и Ему за то слава во веки веков! Время - Его рабыня, судьба - Его подножие, а Его крест - спасение человечества!
- Если ты так думаешь, - пробормотал растерянный Варавва, - то разве не лучше было бы поговорить с Ним, пока Он жив, попросить Его благословения...
- Его благословение предназначено не для меня одного, а для всех, - сказал Мельхиор торжественно. - Я с Ним говорил давно... Но теперь время бодрствовать и молиться...
Между тем палачи хлопотали возле второго распинаемого. Он не сопротивлялся и не кричал, лишь когда в ноги вонзились огромные гвозди, застонал от безумной боли, но почти сверхъестественным усилием превозмог себя и только прерывисто дышал. Его глаза смотрели на Назорея, и это помогало ему переносить боль.
Когда рядом с первым вознесся второй крест, толпа заколыхалась - пролог окончен, и скоро начнется главное действие захватывающей драмы. Разглядывая нетерпеливые лица, жаждущие увидеть смерть Того, Кто называл Себя Сыном Бога, Варавва словно обжегся об ослепительную красоту женщины, одетой в плащ цвета красного золота. Как мотылек, полетел он к этому яркому, опасному пламени, к этой зловещей красоте:
- Юдифь!
Глава XII
Та, которую он назвал по имени, гордо повернулась и
