молодости, когда теплый ветер нес его вперед, крылья гордо шумели, в стеклянные глаза било солнце и огромная тень легко скакала по земле через холмы и овраги все ближе и ближе к шестиугольнику крепости. Крепость стояла на холме, опоясанном рвами с водой. Вниз по склону от ее стен сбегали белые хатки, кривые улочки ныряли в белые облака яблоневых садов, а дальше, до самого горизонта, до далекого моря расстилалась степь.
Он кружил над крепостью и его розовые уши, похожие на две огромные морские раковины, мгновенно ловили страх, текущий по воздуху от разбегавшихся в разные стороны маленьких нелепых существ. Существа прятались в хатки, падали в траву под деревьями, закрывая головы хрупкими конечностями, и дракон довольно урчал, неторопливо кружась над ними в туче песка, пыли и сорванных листьев. Его стеклянные глаза выбирали жертву, шершавый язык трепетал, предвкушая сладость мяса и крови'.
Эдгар поморщился и покачал головой, Дракон перегибал с натурализмом.
И видно, уж очень нуждался в читателе, коль не постеснялся отдать на суд Эдгара свой натуралистический опус, где, к тому же, не все клеилось. Так, Дракон сравнивал свои чудесные уши с морскими раковинами, для глаз подобрал определение 'стеклянные' и в то же время словно не знал того, что 'маленькие нелепые существа' называются людьми. Тем не менее, Эдгару нравилась манера изложения Дракона. В ней чувствовались свежесть восприятия и ценность описания не только свидетеля, но и участника.
' И вот однажды, - повествовали каракули, - во время очередного
налета на крепость, дракон уже распрямил когтистые лапы, собираясь ринуться вниз, на дорогу, где застыло испуганное существо,- и в это время горло его пронзила острая боль. Дракон заревел, и от страшного рева пригнулись к земле деревья и солома полетела с крыш.
Существо кричало и извивалось, пытаясь вырваться из его когтей,
а он тяжело летел назад, к пещере, и от боли черными казались ему
небо и солнце. Он не заметил всадников, мчавшихся по степи вдогонку,
- и опять заревел от боли в крыле. Подобно урагану устремился дракон к земле и всадники бросились врассыпную, в ужасе пригнувшись к шеям коней.
Крыло и горло нестерпимо болели, но он все-таки добрался до пещеры и, шипя от боли, вполз под черные своды. Злобно ударив крылом о стену, он сломал засевшую в нем стрелу, но боль не прошла. Он разорвал добычу когтями, но не смог проглотить ни куска - вторая стрела застряла в горле.
С тех пор дракон больше не мог летать. Когда муки голода становились невыносимыми, он выползал в степь и пытался ловить маленьких юрких зверьков. Но удача приходила редко, потому что бесполезные крылья волочились по земле, делая его неуклюжим и беспомощным. Дракон жадно пил речную воду, на время обманывая желудок, но слабел все больше и больше. От слабости он засыпал и спал почти не пробуждаясь, потому что во сне притуплялся голод и чуть утихала боль. Это был даже не сон, а тяжелая полудремота, соединявшая в бесконечную однообразную цепь лето и осень, зиму и весну...
Весной дракона будила талая вода, затекающая в пещеру. Временами вода приносила всякую степную падаль и он с отвращением пожирал ее, и болезненное мычание разносилось далеко по степи.
Дракону уже случалось вдоволь отведать падали. Было это давным-давно, когда над оврагам весь день ржали кони, с топотом мечась по полю, воинственно кричали люди и звенела, звенела сталь. Он притих в своей пещере, но знакомый запах крови заставил его насторожиться. К вечеру, когда стихли топот и крики, и резкий звон клинков не разносился больше в воздухе, он выполз из пещеры и насытился еще не остывшим мясом. Он ползал по полю, шипя от возбуждения, и не мог оторваться от пиршества, и боязливо косился на далекие костры, и в глазах его горел лунный свет, а брюхо царапали обломки копий и стрелы, разбросанные в траве.
Такие трапезы выпадали нечасто, и он ждал их годами, тревожно раздувая ноздри во сне.
Сны уносили дракона в те годы, когда он мог целый день без устали мчаться над землей. Был он тогда молод и могуч, и без труда добирался к закату до широкой реки. На ее высоком берегу, над поросшими лесом склонами, стоял белый город, взметнувший в небо колокольни соборов. Золотые кресты мягко сияли в закатных лучах и далеко над водой плыл гулкий колокольный звон. Дракон тучей обрушивался на город, хватал добычу, жадно рвал ее на части прямо в воздухе и, насытившись, неторопливо летел назад, бесшумно скользя по черному небу.
Справедливости ради надо сказать, что дракон редко испытывал потребность в еде'.
Эдгар хмыкнул. Автор, почувствовав перегруженность произведения гастрономическими подробностями, встал на защиту литературного героя. Другими словами, попытался себя оправдать.
'Чаще всего дракон просто лениво кружил над селением, и струящийся от земли страх заставлял сладостной дрожью трепетать его чешуйчатое тело. Ему просто нравилось п у г а т ь.
И все это перечеркнули злополучные стрелы. Синее небо и бегущая к горизонту степь сменились сырым мраком пещеры.
Болезненный нарыв на горле однажды прорвался и колючая стрела
вышла, наконец, вместе с гноем. Но слабость не покидала дракона...'
Эдгар прервал чтение, несколько утомленный Драконовым жизнеописанием,
которое было бедно событиями либо из-за того, что особых событий и не
случалось, либо (и скорее всего) из-за того, что Дракон, исходя из определенных соображений, избегал описания некоторых фактов, а также рассуждений по тому или иному поводу.
Эдгар переложил десяток листов и пробежал глазами несколько туманное окончание.
Вот это окончание:
'На балконах стояли люди, говорили, смеялись, и никому не было дела
до старого дракона, с опаской ползущего по дороге, разбитой колесами самосвалов. И только маленький мальчик, разглядев внизу дракона, восторженно крикнул:
- Мама, смотри, дракон ползет!
Женщина вышла на балкон, поправляя пушистые волосы, всмотрелась в улицу. В лужах сверкали осколки лунного света.
- Какой дракон, сынок? Опять на стройку что-то везут.
Женщина махнула рукой в сторону подъемных кранов и ушла. Мальчик перегнулся через перила, повторил разочарованно: 'Везут что-то...' - и задумчиво подпер рукой щеку, провожая взглядом мощную машину, с ревом полезшую через лужу.
А парень, идущий с троллейбусной остановки, отошел на обочину, пропуская гудящую громадину, ослепившую его фарами, посмотрел на забрызганные грязью брюки и обругал шофера'.
Вот так и произошла метаморфоза, вот так и состоялся обещанный разговор 'про тела, превращенные в формы новые' (перевод С. В. Шервинского).
Эдгар закончил знакомство с плодом Драконова творчества как раз
в подходящий момент. Потому что едва он перевел глаза с Драконовых трудов на небо, как увидел косо прошедший над крышами и исчезнувший за двухэтажным магазином 'Детский мир' тот самый НЛО в форме перевернутой вверх дном белой с синим ободком тарелки, которая опустилась в траву в момент Эдгарова поспешного исхода из Города Флюгеров.
Эдгар положил рукопись во внутренний карман куртки, поднялся и попытался по лицам прохожих определить их отношение к пролету НЛО.
Но прохожие продолжали идти по своим делам, то ли не заметив вышеупомянутого пролета, то ли привыкнув к многочисленным явлениям
НЛО наблюдателям в разных местах земного шара.
Убедившись в индифферентном отношении прохожих, Эдгар перешел улицу и направился к предполагаемому месту посадки НЛО.
Неопровержимым остается тот факт, что неопознанные летающие объекты, они же 'летающие тарелки', стали всерьез досаждать землянам около четырех десятков лет назад, когда их впервые увидел небезызвестный американец К. Арнольд. С каждым годом их становится все больше и больше. Их видят не только невооруженным глазом, но и на экранах радиолокационных станций. Они мешают летать гражданским самолетам землян. Они заставляют по тревоге подниматься в воздух военные самолеты землян. Они наводят страх на пилотов своими эволюциями, резкой сменой направления движения, преследованием, лобовыми атаками и наконец дошли до того, что стали по ночам с пятидесятикилометровой
