-- Все в нашей власти, -- вступал в разговор Чудоюдов. -- Нам, главное, с размахом реставрацию начать, а там, глядишь, и город-сад выйдет. Но самое главное -- Европу заинтересовать. Пусть раскошелится.
-- И это не самое главное, -- потирал висок Рыбакитин. -- Самое главное -- моральная подготовка народа. Ее надо начинать уже сейчас.
На этом разговор обычно прерывался, отцы города переходили в председательский кабинет. Вскоре туда обычно призывался ответственный редактор недавно рожденного 'независимого' 'Листка', а наутро в 'Листке' появлялся очередной очерк о западном туристическом сервисе -- основе развития общемировой культуры. Потом неделю-две в газете публиковались заметки, в которых спрашивалось, например: в конце- то концов чем плох стриптиз, если иностранцы-толстосумы за столь, по сути, невинное зрелище звонкой валютой платят?
...Выйдя из машины, Федор Федорович прошел к подъезду. Помогая плечом, еле сдвинул с места высокую дубовую дверь с бронзовым львом вместо ручки, мимо милиционера, увлеченно решавшего кроссворд, прошел к широченной лестнице и ступил на беломраморные ступени.
До перестройки лестница застилалась бордовой дорожкой, но с развитием демократизации дорожку сняли, вычистили, отнесли на склад, и теперь драгоценный мрамор попирался непосредственно подошвами. Однако, обнажившись, мрамор проявил скрытое раньше от глаз чудо: бывшие купеческие сени вдруг поразили депутатов просторной мощью. Каждый вошедший в горисполком как бы плыл в толще воздуха, пронизанного светом, льющимся из ряда высоких окон, отчего сердце начинало часто и радостно биться. Пораженный такой метаморфозой интерьера, председатель Обалдуев в комиссии по строительству произнес речь.
-- Строить надо, равняясь на предков, -- проникновенно сообщил. -Чтобы душа играла и хотелось петь, когда находишься на жилой площади. Неуклонно соблюдайте этот принцип. Хотя не след и о дешевизне забывать. В связи с вышеизложенным предлагаю провозгласить курс на новое мышление в гражданском градостроительстве.
Курс безотлагательно провозгласили. Молодой Чудоюдов шепотом спросил зрелого Рыбакитина:
-- Не рано ли?
И тот ответил:
-- В самый раз. Курс есть -- считай, полдела сделано. Другие полдела -срочно определять будущих виновников провала курса и -- вниз их. А мы -наверху. Понял теперь, как дела делаются?
4
В застойные годы в Древлянском горисполкоме заседали мало. Ну, бывало, депутаты на сессию прибудут, ну какой-либо из зампредов какое-нибудь совещание соберет, выслушает выступающих и в заключение так кулаком по трибуне трахнет, что слабые духом в штаны напустят, -- кулак прост, изящной политики не признает. Но зато и дела делались. Шатко ли, валко ли, однако, как выразился дед Акимушкин: 'Эдакой страмоты не было с одна тыща не упомню какого года'.
За шесть перестроечных лет стиль работы горисполкома резко изменился. Выразиться же точнее -- весь личный состав напропалую заседал, то все вместе, то малыми, то большими группами, и беспрерывно говорил речи. Руководящих и информативных документов принималось столько, что старенький исполкомовский ротатор заменили ксероксом, а позже к нему прикупили другой. Судили-рядили, отстаивали, критиковали, и никто не боялся зампредовских кулаков. И странно, зампреды вроде бы поощряли брожение умов, вроде бы им это нравилось.
Взобравшись на второй этаж, Федор Федорович вынужден был остановиться. В коридоре гудела толпа просителей различного возраста и обоего пола. В толпе сновали туда-сюда исполкомовские работники, мужчины и женщины, с папками и без оных, однако все без исключения с выражением озабоченности на лицах.
Привыкший к тихой жизни, Федор Федорович застеснялся, с трудом наскреб решительности и вступил в толпу. Протискиваясь меж людских тел, взмок, на другом конце коридора был чуть жив от смущения, а в председательскую приемную проник с чувством глубокой вины.
-- Протасов? -- строго спросила секретарша, беспредельно декольтированная девица, уставив в него обведенные лиловым глаза.
-- Несомненно, да, -- промямлил Федор Федорович.
-- Пройдите.
И он, не чувствуя ног, прошел в обитую коричневой кожей дверь, за порогом прошептал: 'Здрасьте' -- и застыл на месте, пытаясь не дышать: больше всего на свете Федор Федорович боялся начальников и запоя, ибо считал, что только они способны испортить ему жизнь.
Федору Федоровичу никто не ответил.
За широким председательским столом восседали Обалдуев, Чудоюдов и Рыбакитин. Вдоль стены на мягких стульях расположились приглашенные. В уголке возле окна, как лицо неофициальное, притулился ювелир Ханзель. Все молчали. Только толстый главный милиционер бегемотом вздыхал, отирая потеющую лысину носовым платком. Тревожно было в кабинете, словно перед бурей.
-- Вы садитесь, Протасов, -- велел Обалдуев и резко, рывком встал, затем сел, потом медленно вновь поднялся, почесал за ухом, словно решая, говорить или не говорить, и опять опустился в кресло. Как примерный ученик, сложил руки перед собой. -- Я собрал вас, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие, -- глядя в стол, дрожащим голосом произнес великие слова и осекся, дернув головой, будто на полированной столешнице ужасное увидел. Снова почесав за ухом, наклонился к Рыбакитину: -- Говорите вы.
-- Да-а, -- протянул Рыбакитин, -- пренеприятнейшее известие. Признаться, даже не знаю, как и сформулировать... Одним словом -- подпольная военизированная организация у нас завелась.
-- Как?! Как?! Как?! -- понеслось со стульев, и Рыбакитин неожиданно взвизгнул:
-- А вот так!
На душе у него было мерзко, но он, прикусив губу, все же сдержал себя и продолжил змеиным шепотом:
-- Поздравляю, доигрались в плюрализм. Законно избранную власть собираются свергать. В Древлянске вот-вот гражданская война, а вы и в ус не дуете. Где чекист? Почему не явился? Почему о фактах не доложил?!
На поставленные вопросы Рыбакитин не ждал ответа и в таком духе долго бы еще говорил, но его перебил военком, пророкотав обиженным басом:
-- О плюрализме давайте не будем, он по вашей части. А потом, эка куда хватил: война, власть свергать! Это вас, что ли?
-- Мы разве не власть?
-- Власть-то власть, да не та, чтобы из-за вас открывать военные действия. А чекист -- в отпуске, на Синем озере рыбу ловит, следовательно, в городе и районе все спокойно.
-- Спокойно? -- нервно хихикнул Рыбакитин. -- А факты?
-- О фактах и говорите.
-- Я и говорю: плюралистические настроения подготовили почву для политической преступности.
-- Вы же сами горой за плюрализм, -- удивился военком.
-- Мы, -- повел пальцем перед своим носом Рыбакитин, -- в общем. Вы же, полковник, толкуете тезис однобоко. Плюрализм плюрализму рознь. Если плюрализм затрагивает власть, с ним надо бороться...
Почуяв в тоне зампреда митинговый запал, военком решил сам вести совещание. Властным жестом остановил Рыбакитина, поворотился к усатому представителю радикальных интеллектуалов.
-- Может, ваши кто балуют? -- спросил строго.
Военкома в Древлянске уважали. Древлянск не Москва, не Ленинград, армия тут пока еще почиталась, да так, что даже самые отчаянные радикалы ежечасно помнили об этом и от антиармейских выпадов воздерживались. Знали: в случае чего военком тут же остудит разгоряченные мозги -- прикажет речиста добра молодца отправить на трехмесячные сборы согласно действующему закону. И не свеклу сахарную убирать, а в строй. Такая практика себя оправдывала: суровые армейские будни возрождали гражданский пафос у растерявших его тридцатилетних мужчин. В связи с этим радикал-интеллектуал ответил по- военному:
-- Никак нет. У нас в блоке только интеллигентные люди.
