угоднику ставит толще, но от свечи по горнице такое сияние разлилось, словно сто свечей сразу затеплили, а может, и больше, - Еропкин отродясь не видывал столько света.
А гость из-под лавки суму выволок и ну из нее на стол метать: тетеревов и рябчиков жареных, и зайца томленого, и заячьи почки, и баранину соленую и печеную, и свинину, и ветчину, и кур жареных и заливных, сушеных лососину с белорыбицей да щучью голову с чесноком, грибы вареные, печеные, соленые, да оладьи, да каравай ставленый, да в горшках двойные щи, да уху щучью, да уху с шафраном, да уху карасевую, да окуневую, да уху из плотиц, да на блюде гору раков вареных и много-много чего еще - от тяжести снеди затрещала столешница. Последними вынул две позолоченные стопы и серебряную сулею.
- Вот она, - сказал, - романея заморская!
- Мала сулейка, - намекнул Еропкин на взыгравшийся ко хмельному аппетит.
- Мала, - согласился гость. - Да удала. Льешь-льешь из нее, а она все полная.
- Волшебная?! - не поверил Еропкин.
- А это с какого бока глядеть, - ответил гость. - Для тебя волшебная, для меня - просто с иным естеством. - И тут же успокоил: - Да ты не пугайся, зб морем много чего шиворот-навыворот, но так глянется только отсюда, с Руси, а там шиворот-навыворот - обычность. Зб морем-то как? Там выворочено или с ног на голову поставлено - неважно, там главное не в том, что и как лежит да стоит, а в том, чтобы удобно. Наприклад вот - сулея безмерная. Удобна она путнику или нет?
- Знамо, удобна, - с трудом сообразил Еропкин, но, напрягши похмельный ум, все же возразил: - Только в толк не возьму, откеле в ней романея берется?
- Романея-то? - хмыкнул гость. - Не с неба, конечно. От кропотливых земных трудов. У каждого винодела, сын боярский, всегда есть излишки, они в сулею и стекают. Но это тонкая наука, ее одним словом не обскажешь.
Тут Еропкин догадался:
- Верно, и сума у тебя такая?
- Такая, - кивнул гость. - А ты глянь: сколько я из нее вынул, а она полнехонька.
Приподнявшись на локтях, Еропкин попытался глянуть, но голова кругом пошла, вновь перед взором заходили зеленые обручи, а во чреве нечто вспучилось, к горлу подступило.
- Душа горит, плесни на донышко, - взмолился Еропкин.
Первый глоток он совершил с великим трудом, но, слизнув с усов тягучую, как конопляное масло, влагу, почуял такой прилив сил, что единым духом стопу выкушал и, скинув босые ноги на стылые половицы, сел на лавке, прислонясь хребтом к бревенчатой стене.
Вкус у романеи был странный. Вроде бы и сладкой она показалась, но в то же время пригарчивала и припахивала жженым пером. Крепости винной в ней совершенно не ощущалось, а немощь похмельную с сына боярского как рукой сняло, породив в нем веселость, но не хмельную, лихую да разудалую, а какую-то спокойную, расчетливую, словно бы со стороны за собственной веселостью надзирает он и во всяко время готов сам себя окоротить. Самое же главное, почувствовал Еропкин, что не хочется ему ни с кем делиться этой своей веселостью. Раньше, бывало, мог выпить и с холопом, и с соседом, и с сослуживцем - всяк товарищ ему в веселье, со всяким песню заведет, руки в боки - медведем попляшет, расцелуется - стало быть, поделится веселостью от всей души, от всей Богом даденной на то способности; а тут, испив заморской романеи, вроде бы не веселость познал, а как бы слиток золотой чужой тайно за пазуху себе спрятал: и радостно-то ему, и боязно - ну как отымут? Даже улыбка и та сделалась страховитой: лико, как и должно во хмелю, раздалось вширь, а глаза холодно взирали, без прищура.
- Видно, свечка твоя родня суме с сулеей? - спросил.
- Сродни, сродни, - хохотнул гость. - Горит и не сгорает. И так может хоть тысячу лет гореть. Зато у кого-то сейчас свечи на глазах тают. Пялятся небось, дурачье, на них да дивятся: с чего бы так?
- Ин ладно, - кивнул Еропкин, то ли порицая, то ли поощряя ответ. Давай ужинать. Хлеб-соль - твои, да тут мой дом, ты в нем - гость, значица, садись под образа в красный угол.
Но гость, словно бы не услышав сказанного, смиренно примостился к дальнему концу стола.
3
А дороги на Руси длинны, версты не считаны и не меряны. Покуда от жила к жилу грядешь, о чем только не надумаешься. Мастер русский человек, думы думая, изводить себя, сердце бередить, со тоской- кручиной, как с женой-лебедушкой, любиться. Проистекает же эта особенность от обширности Русской земли. Больно уж она, матушка, раздольна. Иной раз, попритихнув, осознает русский необъятность ее - и хоть плачь: где набрать сил, чтобы возделать да оборонить этакое великолепие?! И ежели самому немощно со кручиной совладать, на колени он валится, тут же, где настигло душевное нестроение - в борозду ли, в траву ли, на речной песок, - и ну молиться: 'Заступница усердная, благоутробная Господа Мати! К Тебе прибегаю аз окаянный и паче всех человек грешный: вонми гласу моления моего и вопль мой и стенание услыши...' И отпускает тоска-кручина, и снова могуч русский человек, снова способен созидать и оберегать свою землю. А куда деваться-то? Бог привел да утвердил на ней - так стой!..
Еропкин же от родимого Валдая до Твери унимал тоску романеей. Только-только огорчится сердце, остановит он буланого конька, из-за пазухи добудет сулею да прямо из горлышка примет глоток в полный роток - тут же на сердце станет благостно, прошлого ничуть не жаль, и желается одного лишь будущего, но чтобы оно - как в сказке: тридевятое царство тебе, и кот-баюн, и яблоня с золотыми яблочками да красавица царевна - жена, а государства бережения для пущай Змей Горыныч над рубежами ширяет. К молитвам Еропкин не прибегал, ибо ночной гость на прощанье молвил:
- Сулея тебе все заменит. Покуда из нее пьешь - любые желания сбываться станут, и волен ты из сбывшегося выбирать. А как уж выберешь, то повороти лико к левому плечику да шепни: брал, гостюшка, брал и выбрал золотом тебе плачу.
И повесил гость Еропкину на гайтан заместо креста замшевый кисетец. Пояснил:
- Тут червонный дукат. Как шепнешь - я явлюсь, мне отдашь.
- Да за что же, мил человек, ты меня так щедро жалуешь?! расчувствовался опоенный Еропкин, даже не заметивши, что с него сняли крест.
- Жалостливый я, - ощерился улыбкой гость. - Людей жалею, а жалея жалую. Особливо жалею да жалую таких, как ты, боярских детей. Больно уж доля у вас разнесчастная. Крестьянин, тот волей-неволей, но на месте сидит, а тебе-то от вьюности до седых волос покоя не будет. Коли не застрелят где в степи, и в ведро, и в дождь, и в мороз, и во вьюгу на коне торчать, кровь проливать, от ран да болезней маяться. А награда за службу? Поместьишко это? Так ты с него уже сейчас не сыт. А ну как семью заведешь? Ведь жена с детишками, покуда ты ратишься, чего доброго, с голоду помрут.
- Твоя правда, ой правда, ой правда, - запричитал разжалобленный Еропкин.
- То-то и оно, - поддержал его гость. - Да пропади они пропадом - и служба такая, и поместье, и царь- государь. На кой тебе Русь-то, ежели на ней счастья-покоя нету? Так что бери, сын боярский, сулею и дукат да зб море ступай. Зб морем, верь слову, что ни место, то молочные реки в кисельных берегах. Конечно, и там служить придется. Да служба службе, сын боярский, рознь. Прикинь-ка, что лучше иметь за службу: поместьишко на супесях или червонцев мешок?
- Знамо, - залыбился Еропкин, - деньги.
- А ежели у тебя таких мешков пять-шесть?
- Ух ты! - обомлел Еропкин.
- Ты с такими деньгами зб морем-то сам себе и князь, и государь! Ну, уговорил, что ли?
- Уговорил, ой уговорил, гостюшко.
- Так собирайся. Я тебя в ночь провожу.
- А сам? - обеспокоился Еропкин.
- А сам, - ответил гость, - к иному сыну боярскому побреду, к твоему соседу. Глядишь, и тот зб море убудет. Зб морем всем места хватит. Так и буду ходить от поместья к поместью по Русской земле, покуда всем добро не содею. - И пристально черными своими глазами глянул на Еропкина, да так, что тот словно выкупался в их черноте. И усмехнулся, выказав меленькие, острые зубки: - Планида у меня такая, сын боярский, - творить добро!..
4
Тверь Еропкин объехал стороной. На Москву двигался ночами. Дорога стала людной. Проезжали по ней всяких чинов люди, и вполне кто-нибудь мог заинтересоваться: куда правит конно и оружно боярский сын? А имеется ли у него на то грамота? А ежели без указу версты меряет воинский человек, то уж не вор ли он, не супротивник ли государю? Всякого
