— Это как?
— Долго объяснять. Это когда в гостиницу не пускают.
— А, понятно.
— Так как насчет вечера? — я подмигнул.
— Ладно, — она пожала плечами, — приходите. Одно место я как-нибудь найду.
— Чего ты там говорил насчет инкогнито? — спросил он на улице. — Просто у Бессоновых ты смог бы сэкономить… И я надеялся, что тебе там понравится. Но раз такая история, сейчас отведу тебя в гостиницу.
— Ничего не выйдет.
— Почему?
— Документов-то нет.
— Так вот почему инкогнито, — он хмыкнул. — Ладно. Поезжай к Бессоновой за оставшимися вещами, а я пока договорюсь, чтобы ключ от номера уже лежал у администратора. Там у моей лаборантки знакомая, попрошу договориться и, если надо, оставлю в залог свой паспорт.
— Мне бы такую лаборантку, — я притворно вздохнул.
— Ладно, — сказал он сухо, а потом вдруг улыбнулся. — А как же пиво с баранками?
— Может быть, завтра?
— Завтра я с утра в лаборатории. Приходи туда.
— Так ведь воскресенье!
Эдгар развел руками.
— Молодец, — я похлопал его по плечу, — чистый Менделеев. Куда ты денешь свою Нобелевскую премию? Закопаешь в огороде?
Мы попрощались, и он приложил все силы, чтобы раздавить мне кисть. Но я был начеку, и сохранился паритет.
— Да, старина, — я задержал его ладонь, — на реке ты очень славно рассказал о том, как молоденькая больная влюбилась в своего импозантного врача. Узнай, когда и от чего Вера Громова лечилась у Бессонова. Ладно?
— Тьфу ты, частный сыск, да и только. Хорошо, постараюсь.
Я прошел пешком несколько кварталов и купил по пути газету. Она была позавчерашняя, но я давно усвоил, что, если не смотреть на числа, все газеты одинаковые. А главные новости, если они касаются лично нас, мы чаще всего узнаем не из газет. На том стоим.
Спешить мне было некуда, и я некоторое время посидел на мокрой лавочке и прочитал газету от корки до корки. Я порядком промок под моросящим дождем, но зато теперь имел ясное представление о том, что предстоит сделать. Можете поверить мне на слово, но я выяснил это не из газеты.
От автобусной остановки мой путь лежал к яблоневому саду. Стало немного грустно переезжать в гостиницу. При свете дня дом Бессоновых выглядел не так мрачно, а блестевший от дождя флюгерный петушок наталкивал на веселенькие ассоциации. Я ведь здорово продрог.
Дверь была открыта, и из гостиной доносился голос хозяйки дома. Я прошел по полутемному коридору и оказался в одной с ней комнате.
Бессонова лежала на диване и говорила по телефону. Увидев меня, она помахала рукой и бросила в трубку:
— Ну, пока. У меня. гости.
Потом она спустила на пол ноги в одних чулках, зевнула и вопросительно на меня посмотрела.
— Вы совсем промокли. Где вы были?
— Знакомился с местными достопримечательностями, — последнее слово я мог выговорить только по слогам. Диктора из меня не выйдет, увы.
— Вам надо срочно согреться, — сказала она, вдруг встала, нетвердой походкой подошла к бару, открыла его и налила две рюмки коньяку.
Мы выпили, и она налила еще.
— Вы взяли высокий темп, — сказал я. — Боюсь, мне не угнаться.
— За моего муженька, — сказала она, скривив губы.
— Что так?
— Получила от него телеграмму. Берет на работе отпуск, хочет пожить у каких-то знакомых в Петербурге. Обдумать сложившуюся ситуацию, как выразился. Плевать я на него хотела.
Она выпила, и ее передернуло.
— Может, сварить кофе? — предложил я.
— А, отстаньте…
Она снова взяла бутылку, но не удержала, та упала на пол и разлетелась вдребезги. По комнате пополз клопиный запах.
— Вот бестолочь какая, — она посмотрела на свои руки, потом на пол. — Ничего, я знаю, у него еще припрятано. В кладовке. Вот только ключа нет. Ключ на его связке. Знаете, вы мне поможете. Взломаете дверь.
— Стоит ли?
— К черту, вы мужик или нет?
Я улыбнулся:
— А это определяется при взламывании дверей? Тогда нужен хоть какой-нибудь инструмент.
— На кухне, под колонкой, — топор. Сойдет?
— Как нельзя лучше.
Двери я взламывать не умел. Раскрошил притолоку и ободрал пальцы. Но в конце концов справился.
— Вы поранились, — она взяла мою руку, поднесла к губам и слизнула выступившую капельку крови. — Так лучше?
Чуть улыбнулась, потом снова коснулась кончиком языка кровоточившей ранки. Я заметил, что щеки у нее пунцовые.
Нина подошла почти вплотную и, прижимая одной рукой мою кисть к губам, другой обхватила шею, провела по волосам и поймала пальцами мочку уха. Острые ноготки впились в кожу, и я поморщился.
— Что ж, — спросил, — зря ломали дверь?
— Хочешь прежде меня накачать? — она подмигнула.
Разбитая бутылка коньяка была уже пустая на две трети, когда я пришел. Во сколько она начала? Как только получила телеграмму?
— Поищи на полке справа, — говорит она. — На нижней.
Давно ли мы перешли на ты? И надолго ль? Согнувшись в три погибели, я шарю в темноте и наталкиваюсь на всякую ерунду вроде старых ботинок и пустых трехлитровых банок. Вдруг под ладонь попадается какой-то тряпичный комочек, и я непроизвольно поворачиваюсь к свету, чтобы его рассмотреть. Лучше бы я этого не делал. В кулаке у меня был зажат женский носовой платок.
Поднимаю глаза на Нину. Губы у нее нервно подергиваются. Потом она резко бьет меня по руке. Платочек падает на пол.
— Вот, значит, куда он от меня своих б… прятал, — кричит она, — если я не вовремя возвращалась…
Она судорожно всхлипывает, отворачивается, и тут ее начинает тошнить.
Волоку даму в туалет.
— Уйди, — просит она между приступами. — Убирайся отсюда. Не смотри.
Иду на кухню, наливаю стакан одной заварки. Закуриваю. Минут через пятнадцать приходит Нина.
— Выпей, — говорю я, жестом показывая на стакан чая. — Поможет.
Глаза у нее уже совсем трезвые.
— Мне очень стыдно, — она теребит поясок халата, — поверьте, это впервые в жизни.
